Книга Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова) - Сергей Эдуардович Зверев

Сестричка Наташа выросла, бегала, отлично говорила и проявляла во всех нас трогательную заботливость. Катя выросла еще больше и показалась мне очень серьезной и интересной. Она и Мама живо интересовались всеми подробностями нашей кадетской жизни. Скоро приехал повидать нас и старший брат Коля. Саша поступил в Петербургский университет. Мы с Мишей и нашими младшими скоро опять все дружно сошлись и проводили время как могли в доступных нам удовольствиях.

Коля, очень довольный нашими успехами, старался в каждый свой короткий наезд доставить нам развлечения. Однажды в воскресенье он повел меня с Мишей к своему другу и сослуживцу, проживавшему в том же городе. Друг его, бывший морской офицер в отставке, женатый и бездетный, очень любил животных и птиц. Брат Николай представил нас своим друзьям, которые приняли нас в своем саду; здесь я впервые в жизни увидел и услышал большого белого попугая, ясно и отчетливо говорящего по-мексикански и немного по-русски. Этот попугай (порода «молюка»[29]) был вывезен моряком из Мексики, и тогда уже считался старым.

Знакомство с говорящей птицей доставило мне огромное удовольствие. Упоминаю об этом незначительном факте потому, что впоследствии, много лет спустя, вдова моряка которой надоел попугай еще при жизни мужа, продала его за 25 р[ублей] моему брату Николаю. Попугай жил у брата до его смерти и перешел по наследству к нашей Маме, которая его очень любила; попугай в это время говорил уже только по-русски, но знал около 300 слов и имен. После смерти нашей Мамы попугай перешел к сестре Кате, а она (в 1903 г. в мае месяце) подарила его мне. В моей личной семье попугай прожил до 1913 г., скончавшись от паров эфира, проникших в комнату, где была его клетка, из нижнего этажа, где лежала умирающая, и ей впрыскивали эфир. Я отдал[его] знаменитому ученому-препаратору в Петербурге (г. Мищенко) труп моего попугая с просьбой устроить мне чучело. Препаратор по костяку определил возраст этой птицы около 115 лет. С попугаем мы познакомились, когда мне было 12 лет, а попугаю больше 60, а когда мы с ним навеки простились, я сам уже приближался к 60 годам моей жизни и потому друга моего «Попочку» забыть не могу.

Брат Николай брал нас и к себе в г. Проскуров (место его постоянной службы по Министерству] финанс[ов]). Здесь он нас буквально закармливал всякими вкусностями, знакомил нас с семьями своих друзей, устраивал для нас всякие развлечения. Брат Николай снабдил нас и деньгами на обратный проезд в корпус. Оба мы, сердечно простившись с нашими родными, но без слез с нашей стороны, вернулись в свои корпуса самостоятельно. Вдвоем мы доехали на лошадях до станции Вапняри[30], а частью по пути нам была и железная дорога.

Отношение к нам родителей резко изменилось. На нас смотрели как на людей почти взрослых и, во всяком случае, не подлежащих никакой расправе по прежним воззрениям. Да и отец, в общем, был доволен и ходом нашего образования, и добрыми отзывами наших воспитателей. Мать радовалась, что ее мечты сбываются, и мы твердо стоим на верном пути получить не только среднее, но и высшее образование. Теперь ее заботили лишь судьбы младших наших членов семьи, да неустроенность, с ее точки зрения, судьбы Кати, отказавшей всем своим женихам.

Хотя многие из нас уже не требовали расходов на себя от родителей, но в материальном отношении им все-таки жилось нелегко. Отец сильно постарел, тяготился уже своей службой и мечтал о сельской жизни, приобрести где-либо небольшой клочок земли и самостоятельно вести свое хозяйство, а кончить свои дни, копаясь в полях и огородах. Ему исполнилось 40 лет непрерывной государственной службы, в знак чего он получил орден Св. Владимира 4й степени с бантом. Мать тоже часто стала хворать, на что мне пожаловалась Катя. Словом, осталось у меня впечатление от этих каникул хорошее, но я понял, что «старое стареется, а молодое растет». Все это, конечно, неизбежно, но в этом старом гнезде слишком много всего дорогого и милого сердцу. А потому и жаль его. Хотя и редко, но хорошо и приятно побывать в нем и набраться здесь искренней, бескорыстной ласки и нелицемерного сочувствия для дальнейшей работы на избранном пути.

Большие и длительные отрывы от родной семьи вредны для связи с нею; это чувствовалось ясно на живом примере наших двух старших братьев, быстро отходящих от коренной семьи. С этими мыслями я и уехал, твердо решив на летние каникулы стараться непременно приезжать в родное гнездо.

В Киевском корпусе я нашел огромные перемены. Ремонт внутри зданий еще только заканчивался. Все квартиры учителей (кроме учителя рисования и пения), а также незаконно занимаемые семьями умерших служащих были после ремонта обращены частью под дортуары, а частью под классные комнаты и другие учебные или хозяйственные надобности.

Все малыши I класса составили один, самый многочисленный «младший возраст», состоящий из нескольких отделений, в среднем, не больше 30 душ. Строго и вдумчиво были скомпонованы в возрастах и все остальные классы, опять с расчетом не свыше 25–30 чел. в каждом отделении. В классных комнатах устроена искусственная вентиляция; в дортуарах тоже. Особые комнаты-спальни отведены для «рыболовов», чесоточных и страждущих глазами.

Лазарет сильно увеличен за счет квартир докторов и улучшен во всех отношениях. Заведено в классах множество невиданных нами ранее превосходных стенных карт и учебных пособий. Всюду в классах стояли нового типа парты на двоих, с открывающимися наклонными крышками, по росту учащихся. Внутри все помещения были превосходно выбелены клеевой немарающейся краской; полы всюду исправлены. Особенно удивили нас уборные: вместо примитивных клозетных – чистые, светлые, с мозаичными майоликовыми полами, с фаянсовыми писсуарами и сидениями, обильно омываемыми водой из водопровода. Во всех зданиях улучшена вентиляция и совершенно исчез старый, промозглый казарменный запах. Кухни красовались чистотой и своими нового типа котлами. Все эти усовершенствования свидетельствовали о серьезной заботе о нас и вызывали в наших душах подъем и радость жить и учиться при новых условиях.

Старые наши учителя ушли, но их заменили молодые доценты или профессора, которые быстро овладели и нашим вниманием, и нашими симпатиями. Мы гордились тем, что нам преподают те же светила науки, каких слушают и студенты университета. Вместо старого капитана Шульмана, а затем добряка-подполковника Князева, моим воспитателем стал в IV классе Александр Моисеевич Осмяк[31] – кандидат естественных наук и преподаватель ботаники. Это был совершенно невоенный человек, очень образованный, наблюдательный и умный. Он держал себя строго, но ровно и с большим тактом, не вдаваясь