Книга Что было пороками, стало нравами - Сергей Исаевич Голод

27,8% и 43,8%. Еще один параметр — «пол» — оказывает минимальное и противоречивое воздействие на формирование нравственных установок. Так, петербуржцы в большей степени, чем петербурженки, не только осуждают юридически незакрепленные сексуальные отношения (29,1% против 24,1%), но и их одобряют (56,6% против 43,2%).

Направленность высказываний взрослого населения Тулы по поводу возможности для женщин нелегитимных сексуальных практик коррелирует с двумя демографическими параметрами — возрастом и брачным статусом. Что касается первого, то из общего числа молодых людей (до 25 лет) каждый 10-й безоговорочно одобряет и менее 4% в той же степени осуждают этот союз; более трети пожилого населения безоговорочно против юридически неоформленных сексуальных отношений, в то же время никто из них не высказался категорически «за»; мнения среднего поколения (35—44 года) составили «промежуточную» нишу — безоговорочно одобряют почти 4%, на противоположный максимум приходится 17,5%. Влияние брачного статуса таково. Среди незамужних (холостых) крайних точек зрения придерживаются немногие: максимально одобряют 10,6%, такого же уровня осуждения высказали 4,5% опрошенных. У женатых (замужних) диаметральные оценки также не в чести: максимально одобряют 4,7%, осуждают — 15,6%. Вместе с тем модальная группа у тех и других совпадает — «мягкое» одобрение — 31,6% и 36,4%.

Сравнение установок по двум городам на возможность женской нелегитимной сексуальной практики подтвердило гипотезу о господстве более либеральных настроений среди петербуржцев относительно туляков. К примеру, почти 25% молодых людей, проживающих в мегаполисе, безоговорочно поддерживает женскую нелегитимную эротику, тогда как в провинциальном городе лишь 10%. Еще больший контраст у «пожилого» населения: в Санк-Петербурге 4% безоговорочно одобряют указанную практику, каждый пятый в такой же мере настроен осуждающе; модальная группа (более 30%) — «затруднившиеся» занять однозначную нравственную позицию - в Туле ни один человек из этой когорты не одобрил указанную женскую практику и, напротив, более трети ее безоговорочно осудили. Эта ориентация оказалась модальной. Отсюда следует важный вывод - установленные в Санкт-Петербурге принципы вербального эротического поведения не могут быть автоматически распространены на другие населенные пункты даже европейской части России.

Суммируя весь набор опросных данных, касающихся аттитюдов на возможность нелегитимных сексуальных практик, отметим следующее. Население различных городов, социальных страт и этносов демонстрирует релятивизм нравственных ценностей. Мало того, даже за одним и тем же суждением, скажем, «оправдываю» (или в другом варианте — «безоговорочно одобряю»), скрывается неоднозначное восприятие должного в сфере сексуального поведения. Если обратить внимание лишь на крайние позиции, то, с одной стороны, акцентируются любовные ценности (экспрессия, интимность, избирательность), с другой — отрицается необходимость каких-либо эмоциональных или нравственных ограничителей актуализации сексуальности: раз зародилась потребность, то на пути ее претворения не может быть никаких барьеров. В последнем случае складывается впечатление, что реализуется идеал известного французского маркиза. По мнению Ж. Батая: «Главная заслуга Сада состоит в том, что он открыл и продемонстрировал (содержащуюся) в сладострастном порыве функцию нравственной неупорядоченности» (Батай 1992: 109).

Для полноты понимания этических основ сексуального общения важно прояснить мотивы, сдерживающие физически зрелых людей от экспрессивных практик до заключения брака. Ведь отказ от самоактуализации толсе поступок и одновременно нравственная позиция. Можно предположить: если бы были опрошены адепты традиционной культуры, то они назвали бы главным сдерживающим началом — мораль, что полностью соответствует духу иудео-христианского кодекса. Каковы же реалии второй половины 20-го столетия?

Мой собственный эмпирический материал вскрыл «пучок» ограничительных барьеров.

Наибольший удельный вес приходится, как и следовало ожидать, на мораль: ее отметили от 55% до 60% рабочих-миг-рантов (Ленинград, 1974 г.) и студентов (Ленинград, 1965 г., 1972 г.); вместе с тем важно подчеркнуть: к концу столетия этот показатель снизился до 36—40% (Санкт-Петербург, студенты, 1995 г.; представители всех слоев населения Санкт-Петербурга, 1998 г. и Тулы, 1999 г.). Словом, хотя место морали в иерархии мотивов «сдерживания» остается, несомненно, ведущим, тем не менее ее доля стремительно сокращается. Величина этого показателя сопряжена с полом и брачным статусом респондента. К примеру, в Туле 32% мужчин сослались на нравственность как сдерживающее обстоятельство от актуализации нелегитимной эротики; женщин — вдвое больше. Из общего числа респондентов, состоящих к моменту опроса в браке, 75% указали на мораль как основание юношеской абстиненции; среди же холостых (незамужних) таких оказалось в семь раз меньше. Эти суждения, разумеется, не могут быть приняты без тщательной верификации. По-видимому, лучшая проверка искренности акторов — их актуальное поведение. Напомню следующее: от 69,0% (1965 г.) до 89,0% (1995 г.) ленинградских студентов имели опыт юридически неоформленных сексуальных связей, молодые рабочие (1974 г.) — 66%, горожане мегаполиса (1998 г.) — в среднем 70% и провинциального центра (1999 г.) — 60%. Зададимся вопросом: не столкнулись ли мы здесь с эффектом массового лицемерия? Положительный ответ был бы слишком упрощенным и прямолинейным. По моему убеждению, представленный материал отразил более сложную картину параллельного функционирования двух регулятивных механизмов (обычая и морали): причем ни один из них сегодня не действует в полную силу. Отложим пока обсуждение этого вопроса, рассчитывая вернуться к нему в конце главы. Сейчас же доведем до конца анализ шкалы мотивов «сдерживания».

Моральные принципы могут маскировать и ряд других соображений, скажем, неосведомленность, неспособность найти подходящего партнера, отсутствие инициативы и решительности вступить в контакт с представителем противоположного пола.

Все остальные мотивы не только не имеют ничего общего с традиционными воззрениями, но даже входят с ними в прямое противоречие. Они связаны либо с прагматическими соображениями — «боязнь раскрытия» (от 2,3% до 7,5%) или «заражения венерическими болезнями» (от 4% до 12,7%), либо с женской (речь идет по преимуществу о девственницах) психофизиологической спецификой — несформированностью собственно сексуальной (но не эротической) потребности (от 11,4% до 25,6%). Наиболее рельефно проступает бесперспективность табу в свете такого фактора «сдерживания» от эротической практики как «отсутствие случая» (от 10,9% до 29,6%). Попросту, молодые люди (конечно, в большей мере юноши, чем девушки: 7 к 1) уже подготовлены переступить черту, и они это не задумываясь сделают, как только представится подходящий случай. Для этого нужно не так уж много, например, определенная бытовая обстановка.

Нельзя обойти вниманием и значительный удельный вес, приходящийся на мотив «страх возможных последствий» (от 7,1% до 18,4%). Каких же последствий боится молодежь? Может быть, осуждения со стороны родственников или знакомых? Отнюдь нет. Они опасаются главным образом нежелательного зачатия{36}. Это лишний раз указывает на отсутствие в 70—80-е годы элементарных знаний в области контрацепции (см.: Голод 1984: 110). Воспользуюсь просто фантастическим отрывком из