Книга Среди стихий - Александр Ефимович Берман

долго приходил в себя, кряхтел, и уже отдышавшийся Директор подтрунивал надо мной. А Сашка тем временем шил изнутри. Потом еще несколько раз Володи сменяли друг друга. Все-таки что ни говори, а мужики в возрасте к холоду устойчивее.

Когда окончилось шитье, они еще долго сидели в палатке не раздеваясь. Мы с Сашкой были уже в мешке. Он спал, изогнувшись крючком и обиженно сунув голову себе под мышку. Я тоже начал засыпать… В конце концов, гори все синим огнем, сколько же можно?! И так уже пошел двадцать первый час с тех пор, как мы последний раз спали.

Я проснулся от легкого покалывания снежинок, падающих на лицо. На часах было два, и по свету я решил, что два часа ночи, но усомнился, сообразив, что свет в большей мере зависит от силы пурги, нежели от положения солнца. Судя по поведению палатки, пурга не ослабевала. Я завел часы. Сколько же времени я спал? Можно спокойно ошибиться на двенадцать часов. Ребята спали, им тоже мешал иней, обтрясаемый с потолка палатки.

Иней во время пурги! Странно. Обычно потолок просто мокрый или обмерзший. А тут иней, и обильный, как в сильный мороз, когда продолжает холодать. Действительно, очень холодно, меховую шапку я натянул на лоб, и ребята закутали головы. Холодает, так пора бы пурге кончаться. Но не похоже по палатке, и по свету тоже, если сейчас день. А наверное, все-таки день: не могли же мы проспать девятнадцать часов.

Из рюкзака под головой я достал инструменты и, устроившись в мешке поудобнее, принялся чинить примус. Немели пальцы, пришлось все железки отогревать в мешке. Потом я установил примус в кухонной яме и начал заправлять бензином. Полиэтиленовая пятилитровая канистра стояла у стенки палатки, аккуратно врезанная в снег до половины. Она находилась на достаточном расстоянии от кухонной ямы, но все же я, лежа в мешке на животе, мог дотянуться до нее. Резиновой грушей со шлангом я набрал бензин и заправил примусы. Капли бензина, падая на руки, обжигали холодом.

Покалеченный примус кое-как горел. Я лежал в мешке, подложив под грудь полупустой рюкзак, а спальный мешок укрывал мне спину и даже голову. Только руки по локоть я высунул из мешка и орудовал в кухонной яме. Было тепло и удобно. Длинным ножом вырезал из краев ямы снежные кубики, накалывал их на нож и опускал в кастрюлю. Зимой хорошо: нет проблемы с водой, был бы бензин.

Еды я сварил в три раза меньше, чем в ходовой день, хотел и чая нагреть меньше, чтобы сэкономить бензин, но, в конце концов, такого приказа не было. Разложил еду по мискам. Почуяв запах горячей пищи, Володьки зашевелились. Только Сашка продолжал спать.

В дни сидения под пургой ели мы мало, но в чае не могли себе отказать. И уже в первое утро начали испытывать естественную потребность. Директор предложил пренебречь условностями и отвести для наших нужд участок снега в углу палатки, подальше от кухонной ямы. Начальник усмотрел в этом определенный непорядок, что, как известно, всегда влечет за собой штраф. Мы не возражали. Размер штрафа установили по стандарту рубль. Мы с Сашкой полезли в рюкзаки, распаковывая "подкожные деньги", и выложили по рублю. Начальник торжественно актировал деньги в кассу. Потом он минут двадцать тщательно одевался и полез наружу. В щель под занавеской ворвался снежный вихрь. Это произвело на Директора, который тоже собрался наружу, впечатление, и к моменту прихода Начальника он задолжал обществу рубль. Начальник вполз отдуваясь и был похож черт знает на что. Тут же Директор предъявил ему рубль. Начальник, весь залепленный снегом, сидя прямо на снежном полу, отплевываясь, с рублем в руке, глядел на этот бумажный предмет, мучительно осознавая его реальный смысл и назначение.

Утром мы стали готовиться к выходу. Я вылез из палатки последним. Обоих Володей заметил не сразу: они расхаживали взад-вперед на расстоянии пяти метров от меня, но то был предел видимости. Сашка неподвижно стоял около палатки нахохлившись и безнадежно вращая головой. Находясь лицом к ветру, мы не могли дышать, так плотен был поток снега. Мороз достигал тридцати градусов, и я чувствовал, как ветер высасывает живое тепло моего тела. Очевидно, давала себя знать высокая влажность воздуха. Временами в потоке летящего снега палатка скрывалась от меня, уплывала, и жуть подступала к сердцу.

Стена была сильно изъедена ветром, но мы не стали ее чинить. В эти минуты я оценил по заслугам достижения цивилизации даже в варианте провинциального общего вагона.

На четвертые сутки ветер ослабел. Начальник сказал, что не плохо бы кому-нибудь вылезти осмотреться, но просьба, обращенная в пространство, осталась без ответа. Тогда он вылез сам и принялся расхаживать вокруг палатки, чему-то радуясь. Нам стало любопытно, и мы тоже вылезли.

Свет, непомерно яркий свет поразил глаза. Это был блеск легкой поземки, пропитанной солнцем. Влажное лицо стянуло морозом. От резкого ветра с острым запахом снега я задохнулся. После тесноты палатки я выпрямился и пошел, размахивая руками, по твердому, как бетон, снегу.

Кружевом застругов окружала нас тундра, белая, белее любых кружев. Небо! Никогда небо не бывает таким синим, как в разрывах белых облаков, а солнце — таким мягким и теплым, как в мороз, когда на минуту стихает ветер.

Мы стояли. Индевели бороды.

Бежим по тундре. Ветер! Как раз то, что надо, чтобы хотелось бежать. "Тундури!", как называет ее Вустман в своей ласковой книге "Марбу". В лесочке из кустиков на каждом прутике сидит по белой куропатке, а под кустами, на снегу, подняв острые морды кверху, сторожат их песцы.

Мы бежим к горам. Что нас там ждет? Только хорошее! Все горы наши: пологие снежные перевалы по два, по три за день, длинные спуски на лыжах, скорость, плавно наклоненные лыжные поля. Или крутизна, стены из снега и черного камня и синие пятна натечного льда. Целый день на скалах: лыжи под клапаном рюкзака, кошки на ногах, аккуратная работа с крючьями, с тонкой веревкой. Все на пределе, сэкономлен каждый грамм. И надежность: ни минуты спешки, ни секунды риска.

Десять дней свободы среди белых гор и белой земли. Всюду снег, пригодный для ночлега, и сухая палатка