Книга Практическое прошлое - Хейден Уайт

это бред, то таким же бредом является наше представление об «истории» как о процессе, в котором участвуют конфликтующие или взаимно исключающие общества, культуры и расы, соперничающие за lebensraum120 и ресурсы, чтобы в итоге один из соперников одержал победу над всеми остальными.

Но дело не только в этом: сама история со своим разделением на прошлое и будущее разбивает человеческую природу на более ранние и более поздние воплощения, отличия между которыми часто кажутся более поразительными, чем любые сходства. Такое представление об истории уже свидетельствует о разрывах в ткани времени. Более того, предполагается, что история состоит из такого рода событий, которые приводят к изменениям в общечеловеческой основе, больше похожим на мутации, нежели на вариации уже существующих явлений. Представьте себе, насколько сильно отличаются события, которые способны порождать модернистские технологии, от событий, которые наблюдал крестьянин, живший в XII веке. Некоторые события современности – космические путешествия, генная инженерия, атомное оружие – настолько сильно отличаются от всего того, что считалось возможным в прошлом, что даже современному (modern) крестьянину или буржуа простительно воспринимать их как «чудеса».

Некоторые события в настоящем так сильно отличаются от всего того, что было в прошлом, что нетрудно понять, почему ряд интеллектуалов вынужден говорить о «конце истории» или подобно Марксу рассматривать все предшествующие события как «предысторию» или прелюдии к подлинной драме человечества, которая наконец вступила в свои права и покончила с тем, что мы раньше считали историей и природой.

Стоит отметить, что западная историческая наука только недавно оправилась после затяжной атаки на само понятие «события», произведенной из ее собственных рядов. Я не буду подробно останавливаться на атаке, предпринятой в послевоенные десятилетия школой «Анналов», целью которой была фетишистская природа исторического события и мифическая природа самой идеи, что исторические процессы обладают той связностью, которую можно обнаружить в историях, баснях и легендах. Современные (modern(ist)) философы истории обычно проводят различие между, с одной стороны, традиционной, популярной или любительской историографией, которая сосредоточена на событиях и наделяет их драматическим значением, и, с другой стороны, более научной и просвещенной историографией, которую интересуют структуры, длительные процессы (la longue durée) и «медленное» время. Утверждалось, что «событийная история» занимает место где-то между развлечениями и фантазиями, потакая мечтам и иллюзиям обанкротившегося гуманизма. Французский историк Фернан Бродель на протяжении долгого времени говорил о необходимости отказаться от ориентации на событие в исторических исследованиях, поскольку видел в этом опору нарративистского подхода к истории, который превращает ее в драму и таким образом подменяет интеллектуальное удовольствие от занятия наукой эмоциональным удовлетворением121.

Как бы то ни было, но историологическое понятие события, действительно, намного ближе к драматическому или даже драматургическому, чем к какому-либо научному понятию. Исторические нарративы разворачиваются слишком гладко, чтобы поддерживать какие-либо претензии на реалистичное представление событий, которые они представляют в качестве своего предмета. В отличие от естественных событий (или серий событий), которые изучают физики, настоящие исторические события происходят скорее резко и неожиданно, главным образом в результате вмешательства человеческих агентов и агентностей в ход вещей, которому они первоначально должны были следовать.

Здесь мы встречаем другой распространенный паттерн модернистского дискурса о событии – разделение событий на естественные и исторические в зависимости от того, замешаны ли в них люди, их мотивации, намерения, желания и стремления. Драма, как и эпос, это модус устной, образной, жестовой или литературной презентации, в котором действие разворачивается как серия событий внутри ограниченного сценического пространства. Однако драма отличается от эпоса тем, что придает событиям разную степень значимости таким образом, чтобы серия воспринималась как последовательность, у которой есть начало, середина и конец. Периодизация или разбивка на акты и сцены исторической последовательности производится таким образом, что каждая сцена оказывается связана с последующей как реализация или исполнение того, что было заложено в предыдущей. Но возникает вопрос: в чем разница между событием, которое завершает последовательность, и тем, которое ее открывает? Или: обозначает ли историческое событие разрыв в серии и момент метаморфозы из одного уровня, фазы или аспекта исторического континуума в другой? Или оно обозначает переход из одной фазы континуума в другую?

На это указывает Ален Бадью в метафизическом рассуждении о событии в книге «Бытие и событие» (он кратко резюмирует свои аргументы в «Бесконечной мысли»122). Бадью предполагает, что бытие – это все, что имеет место, и нет ничего, что не имело бы места. Ничего нового не может быть добавлено к бытию и, следовательно, ни одно событие – которое понимается как вторжение чего-то извне тотальности бытия – никогда не может произойти. И тем не менее кажется, что события происходят все время, по крайней мере с точки зрения наблюдателей или летописцев, которые ведут хронику событий, происходящих в реальном мире. Это «кажется, что происходит» можно толковать как событие, но оно происходит в сознании, а не во внешнем мире.

Как тогда возможно такого рода событие? Насколько я понимаю, Бадью считает, что события кажутся происходящими, потому что существует разрыв между бытием, с одной стороны, и знанием о бытии – с другой. Событие происходит, когда возникает необходимость добавить знание о доселе незнакомом аспекте бытия к тому, что было известно о бытии ранее. Именно этот «шок», испытываемый системой знания от только что открытой истины, которую невозможно игнорировать, воспринимается сознанием как событие. На самом деле, утверждает Бадью, новая частица информации только кажется новой: это все равно, что открыть прежде неизвестное простое число в математике. Оно всегда было «там» (точнее, «нигде», во вселенной чисел), как бы дожидаясь компьютера, бесконечно генерирующего новые простые числа. Таким образом, событие оказывается сродни внезапному осознанию того, что число, которое считалось последним простым числом, в действительности было лишь предпоследним, и что по мере того, как компьютер выдает новые простые числа, это число стремительно утрачивает свое положение и субстанцию – предпоследнее простое число перемещается вниз или назад по мере появления новых чисел.

Кажется, что все это не имеет никакого отношения к тому, как мы воспринимаем события, которые происходят в повседневной жизни (что бы мы ни подразумевали под этим), общепринятому представлению о событии и тому, как это понятие трактуют «практические» дисциплины, относящиеся к гуманитарным и социальным наукам. Причина заключается в широко распространенном представлении, что событие просто свидетельствует о том, что произошло нечто непредвиденное в рамках текущего знания о мире и происходящих в нем процессах.

Например, в случае с событиями, которые происходят в «подлунном мире истории» (говоря словами Поля Вена), важный вопрос заключается в том, может ли данное