Книга На пороге - Денис Иванов-Ковалёв

Может, помнишь…

Кашлянув и набрав больше воздуха, военный затянул тихий напев. Вскоре на засыпающую округу медленно полилась песня, с каждым словом которой Равлик все сильнее уходил в себя и проваливался в воспоминания.

И пусть ляжет Придорожная пыль, И пусть ветер Ту несет от нас прочь, И не скажет Нам никто: «Подожди!» И не будет Проливать за нас слез…

Сергей поморгал, осознав себя у костра в окружении пяти человек. Напротив него развалился Вареник, слева от которого наяривал тушенку прямо из банки Малой. Справа от Равлика расположился Тритий, а по другую сторону – Прут, дергающий за гитарные струны. Сверху на аккорды ложился негромкий, но смелый голос, продолжающий строки.

Лишь махнет нам Черный ворон крылом, Как настанет Вновь пора уходить. Мимолетно Пролетит за окном, Словно осень, Изначалье пути.

Гитарный проигрыш – и следом за человеком начинает петь сама Зона. Плачут за холмистой грядой волки, вторит им, подвывая, эхо, и разрезает ночную тишь гул захлебывающихся автоматных очередей…

Но вот снова на смену приходит новый куплет, и все внимание – лишь на заунывном мотиве, от которого щемит в груди.

На распутье Стоеросовый дуб, Молчаливо Он проводит меня. Врос корнями Он в истоптанный грунт, Не покинуть Тот ему никогда.

Мы свободны От рутины оков, И мы вольны Выбирать, что хотим. Мимолетно Пролетит за окном, Словно осень, Изначалье пути.

Музыка тонет в липком затишье, но лишь для того, чтобы через мгновение с новыми силами придать красок последним строкам.

Не понять нас Тем, кто сыт и одет, Что же манит Вслед за поступью гроз, Где один час Несравним с тенью лет, Колеями Втертых весом колес.

На полотнах Уходящих веков Мы оставим Только мелкие швы. Мимолетно Пролетит за окном, Словно осень, Изначалье пути.

– Словно осень, изначалье пути, – повторяет одними губами Равлик, прежде чем вернуться в реальность.

Лесной массив чернел в опустившихся сумерках, окрестности пребывали в немой пучине безмолвия.

– Я помню эту песню, – тихо проговорил Сергей. – Прут иногда пел по вечерам. И Малой пытался ее учить.

– Да, – вздохнул Тритий, – было время. Ладно…

Поднявшись, дезертир тронул сталкера за плечо.

– Постараюсь побыстрее.

– Осторожней там, – кивнул на прощание товарищу ветеран.

Проводив глазами Трития, взявшего с собой только оружие и вещи первой необходимости, Равлик наблюдал, как в топкой низине вспыхнул, но скоро исчез пушистый фонарный лучик. Выждав немного, старожил сместился ближе к палатке, возле которой, привалившись спиной к рюкзаку, сидел Чайкин. Лицо ученого подсвечивал экран планшета, где научник что-то активно печатал. Сергей так же примостился около своего рюкзака, вытянул ноги, положив сверху АКМ, и сосредоточил внимание на округе.

Потеряв счет времени, сталкер не сразу придал значение голосу, раздавшемуся точно из-под корки. Встрепенувшись, ветеран повернул голову к источнику шума, что оказался на сей раз рядом, с трудом разлепил глаза, но тут же прикрыл их из-за болезненно впившегося в зрительные рецепторы света.

– Равлик?

– Убери, – закрывшись от фонаря свободной рукой, старожил с удивлением осознал, что сжимает рукоять автомата, направленного в густую темень и пляшущего в онемевшей конечности.

– Что вы видели?

Промычав что-то, сталкер выронил оружие, принявшись разминать затекшие мышцы.

– Чтоб тебя, кажется, задремал…

– Неудивительно, у вас был уставший вид, – не унимался научный сотрудник. Установив стационарный светильник позади себя, Алексей обеспокоенно разглядывал постепенно приходящего в себя Равлика.

– Кошмар? – осмелился предположить доктор.

Покачав головой, Сергей зажмурился.

– М-м, сколько времени-то прошло?

– С того момента, как ушел Тритий, где-то полчаса.

– Плохо.

Прижав к себе ноющее запястье, ветеран огляделся.

Дикая глушь, скованная темнотой, общалась с неведомым собеседником отзвуками неопасной фауны.

– Может, глицина? У меня есть…

– Оставь себе.

Вздохнув, ученый уселся прямо на землю, уставился туда же, куда направил свой взор сталкер.

– Я тут думал над вашими словами, – будто невзначай начал Чайкин и, не услышав возражений, продолжил: – Насчет Зоны. Конечно, вы руководствуетесь больше инстинктами, чем цифрами, и вас можно понять – постоянные контакты с враждебной средой, тяжкие условия…

Алексей сделал непродолжительную паузу, чтобы убедиться, что Равлик слушает его.

– Но ведь все ваши ощущения, на основании которых вы решаете, доверяться случаю или нет, являются выработкой организма, его реакцией на информацию из окружающей среды. Таким образом, живые организмы, как, впрочем, все открытые системы, стремятся к равновесию с окружением, чтобы сохранять определенные качества и свойства, заложенные в них изначально…

– К чему этот разговор?

Усевшись вполоборота к научнику, сталкер смерил его взглядом исподлобья, не переставая разминать кисть.

– К тому, что Зону на самом деле понять несложно. – Ученый улыбнулся.

– Скажи это парадоксам на каждом шагу, – фыркнул Сергей. – Зоне плевать на ваши гипотезы, законы…

– На самом деле есть один фундаментальный закон, который Зона не смогла нарушить.

Старожил сделал вид, что не заинтересовался, однако по физиономии Чайкина понял, что как-то выдал себя.

– Закон сохранения информации. Он постулирует, что каким бы тернистым ни был путь, у текущего состояния системы всегда есть прошлое и будущее, которые можно выявить, зная динамику. Это сложно вот так, на словах, понимаю, но вот пример…

Научный сотрудник сплел пальцы.

– Вам знакома аномалия «ветошь»? Есть еще похожая разновидность – вы ее называете «быльем». Известно, что данный тип аномалии переносится с место на место посредством спороподобных артефактов. Это явный пример того, как информация о конкретной системе «стремится» к сохранению. Однако все же некорректно называть это жизнью, как бы «ветошь» и «былье» ни напоминали своим видом растения. Почему?

Ученый, не дождавшись ответа, принялся за неторопливые объяснения:

– Казалось бы, смысл существования живых организмов неразрывно связан с сохранением и накоплением информации, но есть нюанс. Жизнь сама по себе обладает спецификой, которая отсутствует у аномалии. Эта специфика охватывает как низший химико-биологический уровень, так и высшие ступени биологического, где взаимное влияние друг на друга простых связей создает совершенно новые качественно и количественно. Жизнь, таким образом, не определяется только своим текущим состоянием, всякий живой организм есть историческая и информативно емкая проекция на настоящее, чего нельзя сказать о «ветоши», которая подчиняется законам чистейшей кибернетики. Возвращаясь к Зоне…

Алексей выставил вперед ладонь, давая зевнувшему сталкеру понять, что вот-вот подведет к итогу.

– Мы наблюдаем, как информация обо всех аномалиях «стремится» к сохранению – порождение артефактов присуще также и термическому, и гравитационному, и другим типам. Зона – это аналог открытой системы, описываемой кибернетически, сродни нам, живым существам. С некоторыми условностями. Поэтому, хоть вам и кажется,