Книга Осколки - Том Пиккирилли

одна в заднем ряду, — на ее симпатичных латиноамериканских чертах было написано смешанное выражение замешательства и печали. Мое сердце взволнованно забилось, когда я двинулся дальше по коридору, переполненный страхом и торжественностью, каковые внушают нам такие места, как церкви, кладбища и другие обиталища мертвых.

Перед тем как склонить колени у гроба, всегда неосознанно напрягаешься и на ум не идут верные слова для молитвы. Какую бы сильную роль в твоей жизни ни играли всякие религиозные наставления, ты все равно в ступоре. Плакать — стыдно, не плакать — стыднее в сотни раз; и почти невозможно искренне попрощаться с бледнолицым, плохо одетым, выпотрошенным манекеном в гробу или заставить себя поверить, что это человек, которого ты когда-то любил.

Или, возможно, ненавидел. На похоронах моего отца буйствовала метель — такая сильная, что казалось, будто вот-вот второй ледниковый период начнется. Стояло январское утро, всего через несколько дней после Нового года, когда семьи должны собираться дома, пить горячий шоколад, играть в «Монополию» и смотреть традиционные праздничные фильмы. Время для детей, когда послевкусие Рождества еще не до конца улетучилось и подаренные новые игрушки не успели сломаться.

Мне было шестнадцать. Уже не ребенок. Давно уже. Сосны, росшие на кладбище, ненадежно удерживали тонны мокрого снега. Метель обрушилась на нас, как на грешников, которых приговорили к побиванию камнями. Небеса содрогались. Очертания надгробий, отмечающих места, где обрели свой последний покой свободные от друзей, врагов и новых знакомств, терялись в снежной круговерти. Розы, которые я положил на могилу отца, укрыл иней — и вот они уже неотличимы от сверкающего белого льда. Одеяния священника стали огромными хрустальными крыльями, как у архангела Гавриила. Его слова пропадали где-то в этой дикой буре, но голос звучал сильно и настойчиво. Хотя контекст различить было невозможно, мощь изреченных им слов была очевидна.

Моему отцу понравилась бы идея о том, что снег, спускающийся с неба по спирали, сопроводит его в Ад. Он любил зиму, на санках катался чаще меня самого. Стандартные снеговики с носами из кукурузных початков, глазками-пуговицами и вычерченными углем улыбками были ниже уровня его зимнего мастерства — мы строили враждующих снежных атлантов и ледяных трицератопсов, возводили их друг напротив друга на лужайке за домом, над детскими могилами глубиной в десять футов. Отец открыл водопроводную трубу во внутреннем дворике и оросил деревья из присоединенного к ней шланга, превратив двор в королевство могучих снежных зверей и гигантских сосулек, свисающих со стеклянного леса…

— …С тобой все в порядке, сынок? — спросил кто-то у меня за спиной.

Ага, ага, давай-давай.

Вернувшись в реальность, я обернулся и увидел женщину лет шестидесяти, которая держала в руке зажженную сигарету и пыхтела, точно паровоз.

— Прости, дорогой, не хотела тебя напугать, — пробухтела эта бабка в черном, словно ночь, платье слишком уж раскованного для ее лет фасона. — В таких местах мурашки так и ползут по спине, не находишь? У тебя вся краска с лица сошла… но теперь вернулась, так что все хорошо. Я просто хожу тут, курю… Как думаешь, это дурной тон? Меня вот меньше всего волнует, что думают эти чистоплюи из его семьи. — Она полезла в сумочку, вытащила пачку сигарет с ментолом. — Хочешь одну?

— Нет, спасибо.

— Ну да, ты еще молодой, — сказала она как-то невпопад. Ее мысли явно блуждали. — Ты еще мало смертей повидал, думаю. Но как только стукнет сорок или пятьдесят, почти все родственники и знакомые, к кому успел привязаться за жизнь, начнут мереть как мухи. За один только этот год я потеряла отца, двух сестер, а теперь вот и третьего мужа. Да что там, как возьмешься перечислять — не остановишься… — Явно настроенная на разговор, она повысила голос, перекрывая блеяние плакальщиков Армандо Санчеса в соседней часовне. — Сердечные приступы, рак молочной железы, печеночная недостаточность. Моя младшая сестра Рози умерла от перелома ноги. Можешь себе представить? Сломанная нога свела ее в могилу. Осколок кости прошел по ее кровеносной системе и угодил прямехонько в сердце. Однажды я читала книгу, где описывался как раз такой случай, но кто верит сходу во всю эту писательскую мишуру? Доходит до того, что ты не можешь вспомнить, кто покамест жив, кто ушел и кто находится в процессе ухода. Я думаю, моя матушка — на подходе, но сама она, конечно, бодрится. Вот так и не заметишь, как совсем никого не останется, а там уж и твой черед подходит. — Она обвила мою руку своей и спросила: — Ты здесь из-за моего Майка?

— Нет, — ответил я.

— Я подумала, что ты, может быть, сынишка соседей или племянник, которого я ни разу не встречала прежде. У Майка их семь или восемь штук где-то во Флориде. Мы были женаты всего двенадцать лет. — Кончик сигареты вспыхнул, когда женщина сделала долгую затяжку. — Он третий, кого я похоронила. Третий, можешь себе представить? А ему было всего сорок семь. Я начинаю чувствовать себя проклятой черной вдовой.

— Сочувствую…

— Спасибо тебе, дорогуша. — Она выдохнула еще немного дыма, приоткрыв слишком яркие, до неестественного оттенка напомаженные губы, и как-то вся поникла — будто под тканью траурного платья ее кости вдруг задвигались, изменив положение. — Приятно было с тобой поболтать, — добавила она.

— Взаимно.

Я миновал еще одну комнату отдыха, где были выставлены различные шкатулки с ценниками, лежащими на крошечных атласных подушечках. Двойные двери в часовни В и Г были закрыты. Я не стал дергать за ручки. Планировка бюро изнутри оказалась не самой удобной — жилые комнаты были переделаны в гостиные, а совмещенные санузлы и кухни стали рабочими зонами. Комната директора находилась дальше по короткому коридору; ведущая в нее дверь выглядела довольно-таки представительно.

Наконец я подошел к дубовой двери с табличкой МИСТЕР АРЧИБАЛЬД РЕМФРИ: ДИРЕКТОР ПОХОРОННОГО БЮРО. «Арчибальд Ремфри» звучало как имя, за которое часто задирали бы на детской площадке. Я постучался и стал ждать. Ответа не последовало. Я потянулся рукой снова, и на этот раз дверь распахнулась настежь с первого стука. Человек за ней имел мимолетное сходство с директором моей средней школы.

— Да?..

Рыжие пучки волос выбивались из-за ушей Ремфри, и еще несколько прядей оттенка ржавчины покрывали его макушку; в остальном он был совершенно лыс. Улыбка на тонких губах придавала ему вид не то клоуна, не то слабоумного. Так даже лучше, ведь оправдание своему визиту, которое я заготовил, было до ужаса простым и глупым.

— Здравствуйте, мистер Ремфри. Меня зовут Пол Прескотт. Приношу извинения за то, что побеспокоил вас.

— Ничуть не побеспокоили. Чем я