Книга Летняя королева - Элизабет Чедвик (Англия)

посмотрел на нее.

Алиенору прошиб холодный пот. Петронилла схватила ее за руку и громко, встревоженно вскрикнула. Толпа напирала, дышать стало нечем, и у Алиеноры подкосились ноги. Она смутно осознавала, что ее несут обратно в церковь и кладут на груду плащей. Пахло ладаном, пели монахи, а перед глазами маячил хрустальный кубок, поднятый высоко в чьих-то руках, и на дне его плескалась кроваво-красная жидкость.

Алиенору отнесли в Париж в мягком паланкине и послали за врачами, но к тому времени ее матка уже корчилась в судорогах, и вскоре она потеряла ребенка в потоке крови и слизи. Аделаида попыталась вывести Петрониллу из комнаты, но девочка отказалась уходить, оставаясь рядом с Алиенорой и сжимая ее руку, пока повитухи убирали кровавые сгустки и мертворожденного младенца-мальчика, не больше ладони. Аделаида распоряжалась практично, но сдержанно, давая каждым жестом понять, что винит Алиенору.

– Сугерий едет в Пуатье, чтобы поговорить с Людовиком, – отрывисто сообщила она. – Людовика огорчат эти новости, так же как и необходимость разбираться с вашими беспокойными вассалами.

– Что ж, возможно, ему не следовало на мне жениться, – ответила Алиенора, отвернувшись к стене. Она очень ослабела от потери крови, и ей не хотелось разговаривать с Аделаидой и тем более спорить.

Рауль де Вермандуа пристально взглянул на Петрониллу, когда она, дрожащая и вся в слезах, вышла из покоев Алиеноры. Он пришел, чтобы лично узнать, как себя чувствует молодая королева, а не прислал слугу, которого могли бы легко оттолкнуть с пути или отослать ни с чем.

– Дитя, – мягко заговорить он, – что произошло?

Петронилла покачала головой.

– Алиенора потеряла ребенка, – срывающимся голосом призналась она. – Это было ужасно, а старая ведьма так с ней жестока.

– Ты говоришь о королеве Аделаиде?

Петронилла посмотрела на него сквозь блестящие от слез ресницы.

– Я ее ненавижу.

Он погрозил ей пальцем.

– Не стоит так говорить, – предостерег он, обдумывая новость о том, что у Алиеноры случился выкидыш. – Она от всего сердца заботится о благополучии твоей сестры.

– У нее нет сердца, – фыркнула Петронилла.

– Даже если королева Аделаида в чем-то не согласна с твоей сестрой, она сделает все возможное, чтобы помочь ей выздороветь, потому что это в ее интересах. – Рауль обнял Петрониллу за худенькие плечи. – Постарайся вести себя осторожнее. Мне ты можешь рассказать все что угодно, и я никому ничего не скажу, но другим при дворе доверять не стоит, иначе можно нарваться на неприятности. Пойдем, doucette[8], не надо плакать.

Он осторожно вытер ее щеки мягким льняным рукавом своей рубашки и пощекотал по подбородку, пока она не улыбнулась.

– Мне нужно вернуться к сестре. – Петронилла шмыгнула носом. – Я просто не хотела, чтобы она видела, как я плачу. – Ее подбородок снова дрогнул. – Кроме нее, у меня никого нет.

– Ах, дитя. – Рауль нежно погладил ее по щеке указательным пальцем. – Ты не одинока, никогда так не думай. Приходи ко мне, если тебя что-то тяготит.

– Спасибо, мессир. – Петронилла опустила ресницы.

Глядя ей вслед, Рауль ощутил прилив необычной нежности. При дворе у него была репутация любителя пофлиртовать. Иногда это выходило за рамки шуток и взглядов, и за его плечами было несколько интрижек – достаточно, чтобы дядя его жены, благонравнейший Тибо де Блуа, кривил губы и называл его сластолюбцем. Возможно, он и был ловеласом, но не со зла; уж таков уродился, как вечно недовольный всем на свете Тибо и одержимый молитвами Людовик. Петронилла была слишком молода, чтобы обратить на себя такое его внимание. Он относился к малышке с состраданием, однако в то же время инстинктом хищника видел, что ее ждет. В недалеком будущем Петронилла превратится в красивую молодую женщину, желанную по многим причинам. Тот, кто возьмет ее в жены, будет щедро благословлен.

11

Пуатье, осень 1138 года

Стоя у высокого окна, выходящего во двор дворца, Людовик с раздражением наблюдал за собравшейся толпой. Причитания матерей и детей звенели у него в ушах. Граждане Пуатье и замешанные в мятеже вассалы собрались, чтобы выслушать приговор; насколько им было известно, Людовик намеревался забрать их отпрысков в заложники. Людовик взбесился, узнав, что они отправили в Париж письма, умоляя Алиенору о заступничестве, и совершенно вышел из себя, когда выяснилось, что Сугерий счел себя обязанным поспешить в Пуатье, чтобы вмешаться.

– Я пригрозил, чтобы вселить в них страх Божий, – прорычал Людовик, бросив на Сугерия через плечо короткий взгляд. – Думаешь, у меня хватит времени и средств, чтобы рассылать их потомство по всей Франции? Пусть потрясутся от ужаса, а потом я объявлю, что в обмен на их клятву никогда больше не устраивать беспорядки я отпускаю их с миром. Они будут благодарны и сами потянутся ко мне. – Он свирепо сверкнул глазами. – Мог бы и довериться мне.

Сугерий сжал кончики сведенных домиком пальцев.

– Сир, нам сообщили, что вы намереваетесь взять заложников, и мы знали, что это вызовет большие неприятности и беспорядки.

– Никак не позволишь мне взять бразды правления, не так ли? – Людовик фыркнул. – Ты такой же, как и все остальные. Хочешь командовать мною, как будто я ребенок, хотя, клянусь Богом, это не так.

– О да, сир, это не так, – спокойно ответил Сугерий. – Но все великие правители прислушиваются к советам. Ваш отец это знал, и не было на свете человека более великого, даже если Бог – величайший из всех.

Людовик терпеть не мог, когда его сравнивали с отцом; он знал: все считают, что ему до отца далеко – ведь он слишком молод.

– Я Божий избранник, и я помазан на трон на Его глазах, – огрызнулся молодой король и вышел, чтобы сделать заявление.

Людовик не отличался громким голосом, поэтому Вильгельм, епископ Пуатье, зачитал прокламацию о снисхождении, когда Людовик и Сугерий стояли рядом с ним. Толпа во дворе разразилась радостными возгласами и криками облегчения и благодарности. Женщины рыдали и прижимали к груди детей. Мужчины обнимали жен и сыновей. Людовик наблюдал за всеобщим ликованием без тени улыбки. Теперь, когда приехал Сугерий, все решат, что это он так устроил, а король оказался в его тени, хотя недавно готовился стоять на солнце.

Пока он слушал клятвы и обещания людей, чьих детей он так великодушно освободил, Людовик чувствовал, как недовольство ложится на его чело свинцовым венцом, отчего нестерпимо разболелась голова. Когда двор опустел, король удалился в свои покои, намереваясь побыть в одиночестве, но Сугерий последовал за ним и закрыл за собой двери.

– Я не сказал вам раньше, сын мой, потому что не