Книга Год смерти Рикардо Рейса - Жозе Сарамаго

Новый год был отмечен тем, что начался с череды смертей:разумеется, всякий год прибирает все, что ему полагается — когда побольше,когда поменьше, ну, бывают, конечно, года особо урожайные — это когдаприходятся на них войны или эпидемии — а бывают ничем в этом отношении непримечательные и не выдающиеся, но согласимся все же, что нельзя считать годвполне обычным, если за несколько первых его недель переселилось в лучший мирстолько отечественных и иностранных знаменитостей: речь сейчас не о ФернандоПессоа, который уже довольно давно ушел в те края, откуда, по весьмараспространенному мнению, нет возврата, и никто ведь не знает, что иногда онвсе же оттуда возвращается — нет, мы имеем в виду Леонардо Коимбру,разработавшего теорию креационизма[17], Валье-Инклана, сочинившего «Романсволков», Джона Гилберта, сыгравшего в фильме «Большой парад», РедьярдаКиплинга, написавшего «Если» и — last but not least[18] — английского короляГеорга V, единственного, кто гарантировал, что его место пустовать не будет.Случались в том году и другие несчастья, пусть и меньшего калибра — ну,например, какой-то бедный старик в результате разыгравшейся бури оказалсязаживо погребенным, или вот, скажем, прибыли к нам из Алентежо двадцать тричеловека, которых покусал бешеный кот, прибыли, выгрузились — черные, как стаяворонов в обтрепанных перьях — старики, женщины, дети, первая в жизнифотография, они даже не знают, куда следует смотреть, устремили взор куда-то впространство, несчастные бедолаги, и это еще не все: Ох, сеньор доктор, это ещене все, вы же не знаете, что в ноябре прошлого года умерло в главных городахокруга две тысячи четыреста сорок два человека, в том числе и сеньор ФернандоПессоа, это не много и не мало, беда в том, что детей в возрасте до пяти летбыло среди них семьсот тридцать четыре души, и если такое творится в крупныхгородах, то представьте себе, что же происходит во всех этих деревнях, гдебродят взбесившиеся коты, только и приходится утешаться тем, что среди ангеловнебесных теперь так много португальцев. После того, как пришло к властиправительство, народ толпами валит к новым министрам, чтобы приветствовать их —кого тут только нет: учителя, чиновничество, родовитое дворянство, руководителии рядовые члены Национального Союза и союзов профессиональных, земледельцы,судьи, полицейские, республиканские гвардейцы и таможенные инспекторы, да ивообще публика, и каждую делегацию министр принимает, благодарит и каждойотвечает речью, смастеренной с помощью букваря и предназначенной для ушейсобравшихся, которые жмутся друг к другу потесней, чтобы все уместились нафотографии, а оказавшийся в задних рядах вытягивает шею, становится на цыпочки,выглядывает из-за плеча более рослого соседа: Видишь, вон там это я, скажет онпотом своей благоверной, а те, кого поставили вперед, пыжатся от гордости, и,хотя они-то бешеным котом не кусаны, вид у них такой же испуганный, как и убедолаг из Алентежо — это они ослеплены вспышкой магния, и в волнении дажерастеряли приготовленные слова, но ничего: вместо одних произнесут другие, втом лексическом диапазоне, который установил министр внутренних дел, выступаяна митинге по случаю электрификации Монтемора-Вельо: Я заявил в Лиссабоне, чтосознательные горожане умеют хранить верность Салазару, — и нам нетрудновообразить себе эту сцену: Паэс де Соуза объясняет мудрому диктатору — ведьименно так прозвала его женевская «Трибюн де Насьон» — что все сознательныеграждане Монтемора-Старого верны его превосходительству, а режим у нас до такойстепени дремуче-средневековен, что в категорию «сознательные граждане» попадаюттолько потомственные крестьяне, получившие свою землю по наследству, все жепрочие, включая арендаторов и всяких прочих механиков, этой благодати лишены,так что они — несознательные, не граждане и, пожалуй, вообще не люди, а тесамые животные, которые их кусают, грызут и заражают. Вот, сеньор доктор, самимогли убедиться, что за народец в этой стране, а ведь это происходило в столицеимперии, помните толпу, в ожидании милостыни жавшуюся к дверям редакции«Секуло», а хотите узнать побольше и разглядеть получше — побродите поокраинам, по отдаленным кварталам, своими глазами увидите, как разливаютбесплатный суп, как проходит зимняя кампания, да нет, войны пока что нет, речьидет о кампании помощи бедным зимой, о замечательном начинании, как выразился всвоей приснопамятной телеграмме председатель муниципального собрания городаПорто, но скажите мне, разве не лучше ли было предоставить их своей судьбе,дать умереть? мир наш избежал бы позорного зрелища, а то сидят по обочинам,грызут черствую корку, скребут ложкой по дну миски, да разве заслуживают ониэлектрификации? им ведь одно нужно — ложку до рта донести, а на этом пути и втемноте не заблудишься.

Внутри тела тоже царит глубокая тьма, а кровь тем не менеедобирается до сердца, мозг же, хоть и слеп, а видит, хоть и глух, а слышит,безрук, а куда надо дотягивается: совершенно ясно, человек заключен в лабиринтсебя самого. Два дня Рикардо Рейс завтракал не в номере, а в ресторане — робокон оказался, испугался последствий своего невинного поступка: взял Лидию заруку, да нет, он не боялся, что она пойдет жаловаться — на что тут, в конце-токонцов, жаловаться? — и все же было ему как-то не по себе, когда он впервыепосле этого случая говорил с управляющим Сальвадором, но совершенно напрасныбыли его волнения, ибо никогда еще не был управляющий Сальвадор так почтителени любезен. На третий день Рикардо Рейс счел, что ведет себя нелепо, и вресторан не пошел, желая все забыть и быть забытым. Однако не тут-то было, нетаков оказался управляющий Сальвадор. Когда время завтрака было уже на исходе,в дверь постучали, вошла Лидия с подносом, поставила его на стол, сказала:Доброе утро, сеньор доктор, и прозвучало это как нельзя более естественно: таконо и бывает — человек мается, переживает, предполагает худшее, ожидает, чтомир сурово с него спросит и потребует отчета, а мир давно уже прошел дальше идумает о другом. Нельзя, впрочем, счесть, что Лидия, вернувшаяся в номер запосудой, относится к этому миру: она-то осталась позади, в ожидании, со слегканедоуменным видом и повторяет привычные движения — берет поднос, поднимает его,выпрямляется, описывает им плавный полукруг и идет к двери: Боже милосердный,окликнет, заговорит? а, может быть, и не произнесет ни слова, а всего лишь, кактогда, возьмет меня за руку, а что я сделаю? другие постояльцы тоже пробовалисо мной, и два раза я уступила, а почему? потому что жизнь печальна, Лидия,произнес Рикардо Рейс, и, поставив поднос, подняв на него испуганные глаза, онахотела сказать: Слушаю, сеньор доктор, но голос застрял где-то в гортани, да исеньору доктору решимости хватило лишь на то, чтобы повторить: Лидия, а потомдобавить уж такое нестерпимо-банальное, такое смехотворно-обольщающее: Вы оченькрасивая, и на мгновение, не больше, потому что на большее он не осмелился,задержать на ней взгляд и тотчас же отвернуться, право, бывают минуты, когдалегче помереть: Любезничаю с гостиничной прислугой, я ничем не лучше Алваро деКампоса, я — такой же, как все. Медленно закрылась дверь, и не сразу, а лишьнекоторое время спустя, послышались в коридоре удаляющиеся шаги Лидии.