Книга Проклятая война - Людмила Сурская

"Воробушек", чуть не хихикнула: "Он меня точно добьёт. Наверное, у него весь ум ориентирован на войну. Говорят же, лучше его нет полководца. Как хорошо, что в таком важном вопросе не поспешила. Выбирала, выбирала и очень удачно выбрала. А в остальном такой же дурак, как и другие, только притворяется стойким. Много-то и напрягаться не пришлось. Правда, придётся его тары бары растабары терпеть, но куда ж денешься от этого довеска. Пусть говорит".

Заметив её изменившееся и показавшееся ему довольным выражение лица изумился. Привлекло внимание то, что он поймал в нём её победу. От чего глубоко сидящие светлые глаза его, обрамлённые густыми ресницами, скользнули холодно и изумлённо по её лицу. "Показалось или так и есть?"

"Всё голубчик смотри хоть морозом, мне наплевать. Дело сделано". На лице её появилась слабая улыбка и тут же исчезла. Надо быть осторожной, вон как фотографирует. И потупив глазки, она пролепетала тихо-тихо и жалобно:

— Война. Могут убить вас, меня. Это оправдывает. Мы ничего плохого не делаем. Только лишь живём.

— Может, ты и права. Такая бойня идёт…,- согласился тут же я, мне так было удобно себя сейчас выгораживать. "Чёрт, это всё вино, такое накрутило со мной". — Спасибо, "воробушек", за понимание.

Девушка, ещё робко обняв эту широкую крепкую мужскую грудь, довольно таки красивого мужчины и такого влиятельного, улыбалась. "Права Шишманёва, ах, как права, всё чудно получилось. Рутковский мой мужчина, и только от меня будет зависеть, оставаться ему моим или нет. Разве я не молодец!"

Замял в блюдце окурок. Опять не глядя на счастливо испуганное личико девушки, сказал:

— Если мы уж такое натворили, ты должна знать… — Я собрался сказать, что жену безумно люблю, семью не брошу, и военный эпизод ничего не значит, но потом передумал. Решив, что это будет очень жестоко к женщине, которой только что пользовался. Помявшись, продолжил:- Семью не брошу. Тебе благодарен, и не обижу. Хотя, если честно, жалею о случившемся. Тебе не меня ублажать, а свою б половинку искать. Но уж теперь, как сложилось, так и хлебать будем. Посчитаешь нужным отойти от меня — не обижусь, устраивает тебя моё предложение будем рядом.

Она поморщилась, но всё-таки молча проглотила то, что он сказал.

С меня было достаточно. Я чувствовал себя не лучшим образом. Вероятно, к этому тоже нужно привыкнуть, как и к смертям. Ну вот вроде все формальности соблюдены, настоящее и будущее обговорено, но душа мечется. Спокойствия с собой не было. Обречённо вздохнув, резко поднялся и хорошо выматерился про себя: "Нашёл проблему. Угомонись. Хватит себя мордовать и страдать, на вроде девицы, потерявшей на школьной вечеринке в раздевалке невинность. Подумаешь, важность. Ей на себя начхать, а я душу рву". Посидел на краю кровати тупо уставясь в угол, словно пытался там увидеть ответ.

Цепкие глазки как у кота на часовом механизме ходили туда сюда. "Всё прекрасно, главное, не сорваться и на нужной волне доиграть", — крутилось в её мозгу.

Взгляд выхватил, как она, натягивая на подбородок одеяло, затравленно кивала. С досадой отвернулся. Испуганный "воробушек", вот связался… Это всё дурацкий характер. Всю жизнь боялся баб. Стеснялся своего роста, телосложения, мужской силы и красоты, на которые другие не могли не обращать внимание. Казалось, что природа обделив других мужиков слишком много отвалила ему. Страшно хотелось быть как все. Люлю знала об этом и беззастенчиво пользовалась. Ей в голову даже не приходило ревновать. Уверена была, что только её. Хотя во мне иногда что-то пробовало бунтовать. "Я что не мужик?". Но Люлю посмеивалась и не раз предупреждала, что со своей бестолковщиной могу попасть как кур во щи. А ведь так и получилось. Зачем мне эта малявка. Представилось вдруг, что вот такой же пусть и бравый дядька, но в годах, обнимает Адусю. Похолодел и соскочив с кровати, побежал курить. Естественно, предлог. Нет, это ерунда, глупость, несуразица. Юлия умная женщина. Она присмотрит за ней. Она объяснит и научит её… Через час, я раскаивался. Только, что толку, назад время не открутишь. Жизнь не кино. Остаётся одно, для успокоения совести, пожалеть и поберечь этого "воробышка". Она ушла. Вернее я отправил отвезти девчонку своего водителя. Курить хотелось постоянно. Выкурил полпачки. Накурился так, что крутило голову. Во мне боролись сейчас два чувства. Первое — восторг. За прошедший, такой нелёгкий, кровавый период боёв, потерь и дорог, я был с нормальной женщиной и получил от этого удовольствие. Естественно бабы были, но какие, те что пользовали всех, это унизительно… Этот случай совершенно иной. Свалился огромный, накопившийся за время воздержания нервный пласт. Было легко, как после парной с берёзовым веничком. Но радости это всё равно не доставляло. Подумал: откуда той радости взяться, если Юлия далеко от меня. А с другой женщиной, это только потребность. При воспоминании о Люлю вся лёгкость испарилась. Стыд обжёг душу и я принялся сожалеть, ругая себя, на чём свет стоит. Подумал: в иных случаях до копаний в душе вообще не доходило… Здесь же нервничал, суетился. Отчего? Не гулящая — отсюда жабой засела вина.

Курил папиросу за папиросой, смотрел в окно на холодный свет звёзд и шептал: "Юля, милая, люблю тебя и Адусю. Прости меня, свет мой, я оказался сильным перед одиночеством и страхом вас потерять. Выстоял. Ни разу не сорвался. А хмельное вино тройного счастья упавшего мне в руки в один день свело меня с ума. Я сделал глупость, изменил тебе. Нет, Юлия, не сердцем и душой. Они только ваши с Адусей, а телом. Мне стыдно Люлю, но вокруг война и я мужик. Фронт стал моим домом. Надеюсь, любовь моя, что ты об этом никогда не узнаешь. Да и откуда. Где я и где ты. Это меня чуть-чуть утешает. Сам я никогда, милая, чтоб не огорчать и не расстраивать тебя об этом не напишу и не заикнусь. Вы и так с дочкой натерпелись. Мои письма к тебе будут только о любви к вам, о том, как я скучаю и надеюсь на встречу с вами". Воодушевлённый сел и принялся писать письмо жене. Но всё равно было хреново. Казалось пишу ни о том. Рвал лист и писал по — новой, что жив, здоров, что безумно люблю её и Адусю. Мечтаю прижать к груди. Искал в строках к жене успокоения. Достал платок устроил его на груди. Но лучше не стало. "Старый дурак, сам измаялся, душу испоганил, ещё и девчонке жизнь сломал. Мог бы и справиться с ситуацией, устоять. Война изменила многие понятия, сделала возможным то, что прежде считалось немыслимым". Попробовал разобраться: почему, так скрутило? Ведь были бабы мимолётом. Даже не чихнул. А с этой… Молодая? Потому что было неплохо? Досталась непорочной… Скорее всего, последнее. Вина по рукам повяжет. Как правило, люди делятся на тех, кто к себе относится — строже не бывает и которым на всё с гуся вода. Вот я тот, кто к себе с ножом. Себя заем ладно, хуже другое пойду ещё. В бабе увязаешь. Если раз влез, всё, топать будешь, пока хвост не прищемят. Она. Судьба. Сверху. Но сам уже не остановишься. Хотя за что мордовать-то себя. Сама ж пришла и согласилась на эту роль. Никто не принуждал. Заставил было лечь себя спать, потушил лампу и тут же представил, что ты рядом. Так было часто. Боже! Как бы я забыл в твоих руках о многом… В темноте побрели воспоминания: ты в трикотажной с кружевом сорочке, плотно облегающей очаровательные формы, скользишь между шкафом и трюмо. Караул! Задавленный своей виной, я вскочил.