Книга Женская война - Александр Дюма

— И мы уже начали.

— В самом деле?

— Да. Вы слишком скромны, мой молодой друг, — возразил д’Эпернон. — Когда вам нужна будет протекция, надобно обратиться ко мне. Теперь, когда вам не нужно ходить окольной дорогой, когда вам уже не нужно скрываться, когда я знаю, что вы брат Нанон…

— Теперь, монсеньер, — вскричал Ковиньяк, — я всегда буду обращаться прямо к вам!

— Вы обещаете?

— Даю слово.

— Прекрасно сделаете. Между тем сестра объяснит вам, о чем мы теперь хлопочем: она должна отдать вам письмо от меня. Может быть, все счастье ваше зависит от поручения, которое я даю вам по ее просьбе. Попросите совета у сестры вашей, молодой человек, попросите у нее совета: она умна, осторожна и чрезвычайно добра. Любите сестру вашу, барон, и будьте уверены, что я всегда буду к вам милостив.

— Монсеньер, — воскликнул Ковиньяк с непритворной радостью, — сестра моя знает, как я люблю ее, как я желаю видеть ее счастливой, славной и особенно… богатой!

— Ваш пыл нравится мне, — сказал герцог, — так останьтесь с Нанон, а я пойду и займусь одним мерзавцем. Но, кстати, барон, — прибавил герцог, — может статься, вы можете дать мне какие-нибудь сведения об этом бандите?

— Охотно, — отвечал Ковиньяк. — Только надобно знать, о каком бандите вы говорите. В наше время их развелось очень много и все они разные.

— Вы совершенно правы, этот чрезвычайно дерзок, подобного я еще не видывал.

— В самом деле?

— Представьте, этот мерзавец взамен письма, которое писала вам вчера сестра и которое он заполучил после гнусного убийства, выманил у меня чистый бланк с моей подписью.

— Бланк, в самом деле?

Потом Ковиньяк прибавил с наивным видом:

— Но зачем же вам было нужно это письмо, посланное сестрою к брату?

— Вы забываете, что я не знал об этом родстве.

— Ах, правда.

— И притом имел глупость, надеюсь, вы простите меня, Нанон, — прибавил герцог, подавая ей руку, — имел глупость ревновать вас.

— Вы ревновали? В самом деле?.. Ах, монсеньер! Как вам не стыдно!

— Так я хотел спросить у вас, не знаете ли вы, кто был этот доносчик?

— Нет, право, не знаю… Но монсеньер понимает, что подобные дела не остаются безнаказанными и вы со временем узнаете преступника.

— Да, разумеется, — отвечал герцог, — и я принял меры для этого, но мне было бы гораздо приятнее узнать теперь.

— Так вы приняли меры? — спросил Ковиньяк, слушая в оба уха. — Вы приняли меры, монсеньер?

— Да, да, — продолжал герцог, — и мерзавец будет очень счастлив, если его не повесят за тот бланк.

— Ого! — сказал Ковиньяк. — А каким образом отличите вы этот бланк от прочих, которые вы даете, монсеньер?

— На нем сделана пометка.

— Какая?

— Для всех она невидима, но я узнаю бланк химическим способом.

— Чудесно! — сказал Ковиньяк. — Вы, монсеньер, поступили чрезвычайно остроумно в этом случае, но смотрите, остерегитесь, этот мерзавец, может быть, догадается.

— О, этого нельзя опасаться, кто скажет ему об этой пометке?

— И то правда, — отвечал Ковиньяк, — Нанон не скажет, я — тоже.

— И я тоже, — прибавил герцог.

— И вы не скажете. Вы совершенно правы, монсеньер: когда-нибудь вы узнаете имя этого человека, и тогда…

— И тогда мы будем квиты, потому что, когда он попытается что-либо получить при помощи этого бланка, я прикажу повесить его.

— Amen! — вскричал Ковиньяк.

— А теперь, — продолжал герцог, — если вы не можете дать мне сведений о нем…

— Нет, право, не могу, монсеньер.

— Так я оставлю вас с сестрою. Нанон, — продолжал герцог, — растолкуйте ему мое поручение хорошенько, особенно постарайтесь, чтобы он не терял времени.

— Будьте спокойны, монсеньер.

— Тогда прощайте!

Герцог дружески кивнул Ковиньяку и вместе с Нанон, которая провожала его до передней, спустился с лестницы, нежно попрощался с ней, обещая вернуться в тот же день.

«Черт возьми! — сказал себе Ковиньяк. — Достойный герцог хорошо сделал, что предупредил меня… Право, он не так глуп, как кажется с виду! Но что буду я делать с его бланком? Попробую продать его как вексель…»

Нанон возвратилась и заперла дверь.

— Теперь, сударь, — сказала она брату, — потолкуем об исполнении приказаний герцога д’Эпернона.

— Да, милая сестричка, — отвечал Ковиньяк, — потолкуем, ведь я только для этого и пришел сюда; но, чтобы удобнее разговаривать, надобно сесть. Сделайте одолжение, сядьте, прошу вас.

Ковиньяк пододвинул стул и показал Нанон, что стул готов и для нее.

Нанон села и нахмурила брови, что не предвещало ничего хорошего.

— Во-первых, — начала она, — почему вы не там, где вам следует быть?

— Ах, милая сестричка, вот это совсем не любезно с вашей стороны; если б я был там, где мне следует быть, то не был бы здесь, и, следовательно, вы не имели бы удовольствия видеть меня.

— Ведь вы хотели вступить в орден?

— Нет, не хотел; скажите лучше, что люди, принимающие участие во мне, и более всего вы, желали этого; но я лично никогда не чувствовал особенного влечения к церкви.

— Однако ж вы получили религиозное воспитание.

— Да, сестра, и я свято им воспользовался.

— Не шутите так бессовестно над святыней!

— Я и не думаю шутить, прелестная сестричка. Я только рассказываю. Слушайте, вы отправили меня в Ангулем, в монастырь Меньших братьев, чтоб я учился.

— И что же?

— Ну я и выучился. Я знаю по-гречески, как Гомер, по-латыни — как Цицерон, а теологию — как Ян Гус. Когда мне нечему было больше учиться у этих достойных отцов, я оставил их и перешел, все по вашему же предложению, к кармелитам в Руан, чтобы принять духовное звание.

— Вы забываете, что я обещала вам ежегодную пенсию в сто пистолей и сдержала данное слово. Сто пистолей для кармелита, кажется, вполне достаточно.

— Совершенно согласен с вами, милая сестра, но под предлогом, что я еще не кармелит, монахи постоянно получали пенсию вместо меня.

— Если это и правда, то ведь вы поклялись церкви жить всегда в бедности?

— И поверьте мне, что я в точности исполнил клятву: трудно было найти человека беднее меня.

— Но вы ушли от кармелитов?

— О да! Как Адам из земного рая. Наука сгубила меня, я был слишком учен, милая моя сестрица.

— Что это значит?