Книга И нас пожирает пламя - Жауме Кабре

до того ему было, поскольку над ним уже сгустилась тьма. Наступали сумерки. Тут послышался шум мотора быстро приближавшегося автомобиля. Кабаненок на всякий случай спрятался за деревьями, глядя и чуя, как это чудовище остановилось, из его недр вышел человек, оглядел застывших без движения людей и обматерил их, почти не уделяя внимания членам семьи Кабаненка, неподвижно лежащим на асфальте. Туман становился все плотнее и плотнее, и, помолчав немного, новоприбывший раздраженно выругался, прижал к уху какой-то плоский и темный предмет и скрылся в своей машине. Автомобиль снова затарахтел и исчез в том же направлении, откуда приехал, «мухой», как любил говорить Кабанчик Третий. А когда все стихло, Кабаненок вернулся туда, где его семейство внезапно решило уснуть, и понюхал Кабанчика Третьего, самого расторопного: тот, как всегда, не обратил на него внимания. Потом он понюхал Свинку Первую, самую рассудительную, и сказал ей, Свинка, ты спишь? А как же грязевые ванны? А, Свинка? А потом подошел к Кабанчику Второму, сладкоежке, и увидел, что тот тоже спит. Тогда Кабаненок, уже изрядно встревоженный, еще раз приблизился к Лотте и сказал ей на ушко, мама, вставай. Но Лотта даже не пошевелилась, и Кабаненок, до крайности перепуганный, прошептал ей на ухо, это рагу, мама?

* * *

На кухне воцарилось затяжное молчание. Глаза доктора Марлен блестели, и она сказала, ты все это сразу вспомнил?

– Да. Одним духом.

– Похоже, я не такой плохой доктор. Можно потянуть за одну ниточку, найти Томеу, и если мы его отыщем…

– Он умер. Как минимум, так сказала Бовари. Если ей верить.

– Черт. А сеньора? Ты помнишь, где ее дом?

– Нет. Я не знаю, куда мы ездили, хотя он так и стоит у меня перед глазами. И лицо этой женщины, когда Томеу едва ее не задушил, а она выплюнула мне в лицо, получай, in girum imus nocte[38].

– Не поняла.

– Это сказала мне сеньора. Сейчас я вспомнил, что это было. Откуда-то из глубины всплыло.

– Только что это за белиберда?

Измаил, сидевший у стола, взял тетрадку и записал в ней «in girum imus nocte».

– Знаешь, что я думаю?

– Что?

– Что эта старая дама над вами подшутила. Над Томеу и над тобой.

– Нужна недюжинная смелость…

Доктор Марлен с трудом приподнялась, как будто ей тяжелых усилий стоило встать с кресла. Поглядела через плечо Измаила на лист бумаги. Нетерпеливо перевела дыхание и проворчала, тебе не кажется, что код состоял бы из цифр?

– А мне откуда знать?

– Да еще и не разберешь ни хрена.

– Что ж ты ругаешься.

– Ты меня утомил, надоел до чертиков, только и мечтаю, что от тебя избавиться.

– Будет сделано, доктор. Раз я вас утомил, надоел до чертиков и вы только и мечтаете, что от меня избавиться… завтра с утра я отчалю.

– Отлично.

– Просто меня выбило из колеи, что я оказался соучастником убийства, – прошептал он, словно боясь, что его услышит кто-нибудь еще.

– Ясно… Я очень устала. Завтра об этом поговорим, хорошо? Пока ты не ушел.

– Спасибо, Марлен… Спасибо тебе за все, от всего сердца. Я просто хочу забыть обо всем об этом.

Марлен снова села в кресло и взяла докторскую тетрадку. Протянула руку к столу и сказала, к тому же тут не разберешь ни цифр, ни слов.

– Слова тут есть. Но общего смысла не пойму.

– Что это за язык?

– Латынь.

– Латынь? – удивилась она. – Она еще существует?

– Ну да, вот же: in girum imus nocte.

– Что же это значит?

– То, что мне велено было запомнить.

– Это цитата?

Марлен снова села за стол и с любопытством перечитала то, что написал Измаил.

– И что из этого следует?

– Без понятия.

– Поздравляю.

– Хотя, возможно, это выведет нас на след тех типов из мнимой больницы.

– Ты понимаешь по-латыни, – почти укоризненно заявила она.

– Понимаю, – признался Измаил.

– Ну так давай скажи: о чем тут речь?

– В этой фразе нет никакого смысла.

– Но скажи, что она значит, – раздраженно настаивала Марлен.

– По ночам мы встаем в круг. Или спускаемся, или проникаем в круг. А может быть, это бессмыслица. Не помешало бы заглянуть в словарь. Для полной уверенности.

– Бери любой: у меня их целая дюжина.

Все еще не двигаясь с места, Марлен зевнула и сказала, сил больше нет. Пошла я спать.

– А как же ужин?

– В холодильнике пусто. И готовить не хочется.

– Можно хлеба нарезать.

– Не хочу больше хлеба.

– И я не хочу… Веселое это занятие – играть в сыщиков.

– Не забывай, что клиент обратился ко мне, чтобы кое-что вспомнить. И не забывай, что решил уйти.

– Что ж, до завтра, и прощай навсегда. И спасибо за все, Марлен.

* * *

Измаил тоже заснул, сидя на стуле в кухне, положив голову на стол. Сначала ему снилось, что он никого не собирался убивать, даже кабанов: он хотел только сходить за хлебом. Потом, в глубоком сне, он стал рассуждать: кто-то рассказывал мне про стрелы. Это орудие убийства, и ими стреляют из лука (я точно не знаю, что это такое), нас могут ими сильно ранить, особенно если пустивший стрелу стоит недалеко. Я был свидетелем того, как матери целых семейств и взрослые самцы падали мордой в сухие листья, которыми усыпаны наши леса, и затихали навеки. А иногда их уносили люди. Хотя и непонятно, для чего они им понадобились, раз они уже умерли.

Что ж, своими глазами я этого не видел; я слышал рассказы. Об этом мне поведала мама, когда, вместо того чтобы ругать меня за рассеянность, она говорила мне, как опасно бродить по лесу в одиночестве, и рассказывала старые сказки, чтобы я стал бояться. Однако, вспоминая про стрелы, я придумал то, что называю стрелой времени. При помощи стрелы, привязанной ко времени, мы можем разглядеть в густых лесах картины давних наводнений, засух и даже пожаров. А еще я подумал, что обязательно должна существовать и другая стрела, которая заставляет нас вспоминать не то, что произошло, когда мы были маленькими беззащитными кабанятами, а то, чего мы еще не пережили. Это имело бы исключительный интерес: так я мог бы узнать, что со мной будет, когда я вырасту и буду весить килограммов сто, как взрослый вепрь (хотя Кабанчик и Свинюшка всегда говорят мне, что я до старости буду тощим как жердь, а мама сердится и велит им немедленно прекратить). Видишь, какая штука? Хотя бы для того, чтобы знать, стану ли я когда-нибудь стокилограммовым красавцем, мне хотелось бы предвидеть будущее. А еще интересно, буду ли я, как