Книга Дневник провинциальной дамы - Э. М. Делафилд

отвечает только: «Лучше поезжай», и я понимаю, что все уже решено за меня. Спустя минуту он без особой уверенности предлагает позвать с собой Жену Нашего Викария. Я выразительно смотрю на него, и предложение отпадает само собой.

Письмо от леди Б., в котором она пишет, что лишь сейчас узнала про болезнь (притом что для всего прихода это не новость уже несколько недель?) и очень мне сочувствует, ведь корь в моем возрасте – это не шутки (сговорились они, что ли, с доктором, который высказался в таком же неприятном ключе?). Лично навестить она меня не может, у нее все время гости: одни уезжают, другие приезжают, но, если мне что-нибудь нужно, достаточно только позвонить к ней домой. Она распорядилась, чтобы мне отправили все, что я ни попрошу. Очень хочется попросить фунт чая и жемчужное ожерелье (сослаться на опыт Клеопатры?[127]) и посмотреть, что будет.

Приходят повторные Квитанции, а Кухарка опять присылает на обед желе. Предлагаю его Хелен Уиллс. Та делает рвотное движение и отворачивается. Это более чем оправдало бы отправку нетронутого блюда обратно на кухню, но тогда Кухарка непременно попросит расчет, а я так рисковать не могу. Любопытно, что, хотя все желе, приготовленные кухаркой, отбивают остатки аппетита, наибольшее отвращение вызывает изумрудно-зеленая разновидность, а не желтая или красная. Наверняка это как-то можно объяснить по Фрейду, но сосредоточенно думать не получается.

Сплю днем и набираюсь сил, чтобы сделать то, что давно собиралась, – Пересмотреть Гардероб. Результат столь удручающий, что лучше бы я этого не делала. Все велико и висит, как на пугале. Отправляю красный вязаный кардиган, два вечерних платья (сейчас такие короткие не носят), три старомодные шляпки и твидовую юбку, вытянутую на коленях, на Благотворительную Распродажу к Мэри Келлуэй, поскольку она утверждает, что туда сгодится все. С приятным волнением составляю список одежды, которую требуется купить, но снова вижу Квитанции и сжигаю список в камине.

17 мая. Роберт отвозит меня на станцию Норт-роуд. Температура воздуха снова понизилась. Уточняю у Роберта, не опустилась ли она ниже нуля. Он кратко и неубедительно отвечает, что днем потеплеет, а в Бьюде будет сиять солнце. Приезжаем на вокзал рано и сидим на скамейке рядом с молодой кашляющей женщиной. Только глянув на меня, она говорит: «Все ужасно, да?» Весьма точная характеристика ситуации в целом. Роберт выдает мне билет (он любезно предлагал ехать первым классом, но я отказалась) и как-то странно на меня смотрит. Наконец спрашивает: «Ты ведь не считаешь, что едешь туда умирать?» После этих слов и вправду начинаю так считать, но натягиваю неубедительную улыбку и шучу про какого-то там епископа, который приехал в какую-то местность, чтобы оставить там свой прах[128]. Для Роберта все это китайская грамота. Оставляю его думать над сказанным и сажусь в поезд. Путешествие проходит в холоде и отнимает все силы. В окна хлещет дождь, и каждый раз (то есть часто), как открывается дверь вагона, порыв ледяного ветра налетает почему-то сразу с двух сторон и дует мне в ноги и в шею. Не сказала детям, каким поездом приеду, так что меня никто не встречает. Нет даже автобуса, на который я рассчитывала. Втайне радуюсь, что есть причина взять такси. Приезжаю в пансион в безынтересное время дня – 14:45, слишком рано как для чая, так и для сна, которые сейчас составляют предел моих амбиций. Однако все компенсирует бурная радость детей; оба пышут здоровьем и полны безудержного веселья.

19 мая. Выздоровление определенно не за горами, но несколько откладывается из-за того, что хозяйка в порыве вдохновения решает в день приезда подать на ужин «питательное желе». Комнаты довольно удобные (если не считать ужасного холода, по словам хозяйки неслыханного в это, да и в другое время года), повсюду линолеум, розово-золотой фарфор, крупные фотографии женщин в кружевных воротниках и мужчин с длинными усами и галстуками-бабочками. Робин, Вики и сиделка, удержать которую в качестве временной замены Мадемуазель стоило немалых затрат, вопреки погоде проводят много времени на моле. Вики завела дружбу с собачкой, которую она зовет Малышка, продавцом газет, еще одним господином, который разъезжает по округе на автомобиле «санбим»[129], и старшим официантом в отеле. Я сообщаю ей про болезнь Мадемуазель. После недолгого молчания Вики с откровенным равнодушием говорит: «А-а» – и снова принимается рассказывать о Малышке. Робин, от которого я поневоле ожидала большего, в ответ на ту же новость переспрашивает: «Правда?» – и сразу же просит банан.

(NB. Вполне можно было бы написать свою, отечественную версию «Урагана над Ямайкой» о необычайном детском бессердечии.) На страницах «ВНЖ» как-то развернулась оживленная дискуссия о vraisemblance[130] поведения ямайских детей. Теперь уверенно встаю на сторону автора. Вполне допускаю, что дорогая Вики при необходимости укокошила бы сколько угодно матросов.

23 мая. Неожиданное потепление. Дети сбрасывают обувь и босиком шлепают по лужам. Хозяйка пансиона говорит, она не раз замечала, что такое бывает накануне отъезда. Иду прогуляться по скалистому берегу и к концу часа мне становится очень жарко в теплом твидовом жакете. После того как дети ложатся спать, пакую чемодан, твердо решаю, что, пока я жива, у нас на столе не будет пареного чернослива в молочном креме, и с радостью пишу Роберту открытку о том, во сколько мы завтра прибываем домой.

28 мая. Возвращается Мадемуазель, и, к моему огромному облегчению, дети встречают ее с энтузиазмом (возможно, я зря боялась, что Робин и Вики совсем как те ямайские дети). Мадемуазель в новой юбке в черно-белую клетку, белой блузе с оборками, черных лайковых перчатках с белой вышивкой и в черной соломенной шляпке, сплошь усыпанной букетиками фиалок, сообщает мне, что весь наряд сшит ею собственноручно и обошелся в один фунт, девять шиллингов и четыре с половиной пенса. Французы, без сомнения, экономны и искусно владеют иглой, но не могу отделаться от ощущения, что при менее суровой экономии результат был бы лучше.

Мне Мадемуазель от всей души дарит две витые вазы голубого стекла, в произвольных местах украшенные золотыми пупырышками. Вики получает большую красную розу из шелка, которая, к счастью, ей очень нравится, а Робин – проволочное устройство, по словам Мадемуазель предназначенное для извлечения косточек из вишен.

(NB. Интересно, сколько этих гениальных изобретений удается продать за год?)

Весьма тронута щедростью Мадемуазель. Хотелось бы научиться у французов искусству преподносить petit soins[131]. Ставлю вазы на видное место, которым оказывается каминная полка в столовой, и, к счастью, успеваю предотвратить комментарий, готовый сорваться с губ Роберта, когда он садится обедать.

После обеда Роберт отвозит Робина обратно