Книга Непокорный рыцарь - Софи Ларк

Меня это так злит, что я едва могу сконцентрироваться. Я меняю кислородный датчик в старом «Шевроле», и на это уходит в два раза больше времени, чем обычно.

Папа до сих пор спит. Беспокойство о его здоровье добавляет еще больше стресса в мою и без того нелегкую жизнь. Так что, если в ближайшее время он не взбодрится, я собственноручно потащу его в клинику. Если придется, закину на плечо, как тот придурок Неро.

Надо полагать, он действительно спас меня от штрафа, а то и чего похуже.

Но затем парню, разумеется, надо было заморочить мне голову. От Неро поблажек не жди. У него всегда есть вторая сторона медали.

Я знаю его много лет, хоть и не близко. Но достаточно, чтобы понимать, что влюбиться в Неро Гало – это самое идиотское, что только можно придумать. Гиблое дело.

Да, он прекрасен. Да, он пахнет чистым сексом и грехом. Да, порой, если ему ударит в голову, он может чутка прийти на помощь.

Но он черная дыра эгоизма, с неумеренным аппетитом поглощающая женское внимание, ничего и никогда не давая взамен.

Мне это не нужно. Я и сама неплохо разрушаю собственное будущее.

Черт, мне же еще надо забрать свою тачку. Значит, мне предстоит либо дорогущая поездка на такси, либо длиннющее путешествие на общественном транспорте.

Я заканчиваю с «Шевроле» имогу выдвигаться. Я снимаю спецовку, хотя с удовольствием осталась бы в рабочей форме – так мне комфортнее всего. Но я хочу, чтобы Ливай воспринимал меня всерьез. Мне нужно накопать на него компромата, иначе Шульц никогда не оставит меня в покое.

Я еду на метро, затем на автобусе, а потом прохожу еще пару кварталов пешком, чтобы добраться до Уокер-драйв. Моя машина на месте и даже не разобрана, и, к счастью, стоит в тени, так что у нее было время остыть. Когда я поворачиваю ключ в зажигании, двигатель немного тарахтит, но затем заводится. Мотор работает не слишком плавно, но до Ливая я доберусь.

Я осторожно трогаюсь с места и, удостоверившись, что двигатель не собирается взрываться, увеличиваю скорость, направляясь к викторианскому особняку в упадке, который Ливай зовет своим домом.

При свете дня он выглядит еще более плачевно. На лужайке разбросан мусор и пустые пивные банки, тут же валяется перевернутый диван и висит гамак, в котором кто-то спит. Смена сезонов и таянье льда не пощадили ступени, которые теперь больше похожи на отлогую горку. Краска на дереве облупилась настолько, что напоминает отслаивающуюся кожу.

Забравшись на крыльцо, я энергично стучу в дверь. Долгое время ничего не происходит, а затем дверь открывает огромный полинезиец.

–Что надо?– приветствует он меня.

–Я к Ливаю,– говорю я.

С минуту он молча таращится на меня, а затем потесняется в дверях, давая мне возможность прошмыгнуть.

Внутри витает аромат, который бывает, когда куча людей спит в одном месте и не меняет постельное белье. В гостиной Ливая насчитывается по меньшей мере пять человек различной степени бессознательности. Они располагаются на старой пыльной мебели, которую его бабушка, должно быть, купила в семидесятых годах,– длинных низких диванах, а также откидных креслах горчичного и багрового оттенков.

Журнальные столики заставлены пивными бутылками, пепельницами и причиндалами для употребления наркотиков. Включен телик, но никто не обращает на него внимания.

Сам Ливай сидит, закинув ноги в мохнатых тапках, похожих на медвежьи лапы, на кофейный столик, и курит косяк. На нем распахнутый халат, демонстрирующий обнаженную грудь, и полосатые боксерские шорты.

–Новенькая!– объявляет он.– Народ, это Камилла. Камилла, это народ.

Неплохо бы узнать их настоящие имена. Вряд ли Шульц будет впечатлен «народом».

Я киваю тем, кто предпринял усилие посмотреть в мою сторону.

Ливай делает большую затяжку. Его глаза уже выглядят воспаленными и остекленевшими.

–Вот,– говорю я, швыряя ему пачку купюр – все, что я заработала вчера в гонках.– Это за таблетки, которые были у моего брата.

Ливай кивает здоровяку-полинезийцу, тот поднимает деньги и прячет их.

–Это тебе Белла дала?– хмыкает он.

–Ее парень,– отвечаю я.

–Он ей не парень. Просто любит ее трахать,– смеется Ливай.

–Кто он?

–Гриша Лукин.

–Что это за имя такое?

–Русское,– отвечает Ливай. Его взгляд становится напряженнее.– А ты любопытная, да?

–Не особо,– пожимаю плечами я.– Просто думала, что знаю большинство жителей Олд-Тауна. Я живу здесь всю свою жизнь.

–Да, но ты никогда не выходишь из своей мастерской,– смеется Ливай.– Мне кажется, я даже ни разу не видел тебя пьяной во время учебы. Но теперь-то ты оттянешься.

Он протягивает мне косяк.

–Нет, спасибо,– говорю я.

–Это не предложение,– резко говорит он.– Садись.

Я сажусь на диван рядом с парнем, пытаясь сохранять дистанцию, но так, чтобы это не было слишком заметно. Ливай сует самокрутку мне в руку.

Я делаю малюсенькую жалкую затяжку, но даже этого мне хватает, чтобы закашляться. Густой, вонючий дым наполняет мой рот, и у меня кружится голова. Я не люблю травку. Я не люблю состояния, в которых не могу себя контролировать.

–Ну вот,– смеется Ливай.– Теперь можешь расслабиться на хрен.

Я действительно расслабляюсь – по крайней мере, физически. Я откидываюсь на подушки, чувствуя себя слегка обескураженной, и уже не так спешу поскорее убраться отсюда.

Я узнаю девушку, сидящую по другую сторону от меня. Ее зовут Эли Браун, она училась на три года старше. Брауны владеют цветочным магазином на Седжвик-стрит.

–Привет,– говорю я.

–Привет,– отвечает она.

У девушки пшеничного цвета волосы и веснушки. Она одета в кроп-топ без лифчика и мужские семейники, украшенные логотипами Супермена. Кажется, Эли еще не до конца проснулась.

После долгой паузы она говорит:

–Я тебя знаю.

–Да,– отвечаю я.– Мы учились вместе в Окмонте.

–Нет,– говорит она.– Я видела твою фотку.

Эли явно накурилась сильнее, чем я думала. Но, чтобы поддержать беседу, я спрашиваю:

–Какую фотку?

Она снова замолкает и быстро дышит. Затем отвечает:

–Ту, на которой ты ешь мороженое на пирсе.

Я каменею. У моего отца есть такое фото. Он сделал его, когда мне было четырнадцать.

–О чем ты?– спрашиваю я.

–Ага,– вздыхает девушка.– Она висела в гримерке на зеркале. Наверное, твоя мать прикрепила.

Теперь мое лицо пылает. Она говорит про «Экзотику». Должно быть, работала там танцовщицей или распорядительницей.