Книга На самых дальних... - Валерий Степанович Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вот она и «Любовь».
Перед нами крутая, почти отвесная сопка, густо одетая лесом и еще буйным зеленым разнотравьем. Если присмотреться внимательней, по центру сверху вниз ее рассекает крохотный распадочек с таким же крохотным, чуть приметным отсюда ручейком в отполированном каменном желобе. Вдоль этого ручья и проложена тропа подъема, обозначенная по склону зигзагообразной пунктирной линией из выбеленных ветрами и дождями столбов и натянутых между ними нитей каната. Наружный склон сопки круто обрывается к морю, превращая ручеек в небольшой водопад, вершина же ее теряется на фоне более мощного горного кряжа, примыкающего к отрогам вулкана. Такова диспозиция.
Мы устраиваем небольшой привал. Готовимся к восхождению. Со стороны это, наверно, выглядит так, будто перед нами не сопка высотой в сотню метров, а сама Джомолунгма. Но мои «шерпы» полны серьезности, и я настраиваюсь на их волну. Может, они и правы, позади у нас трудный путь.
«Любовь» и «Разлука» — две эти сопки, как два ангела-хранителя, прикрывают наш «Казбек» с флангов, делая и без того сложный для передвижения участок нашей заставы почти неприступным. Обычно, зазывая кого-нибудь в гости, Рогозный шутит по телефону: «Ничего страшного, от «Любви» до «Разлуки» у нас всего пятнадцать километров…» Но те, кому он это говорит, знают, что это за километры. Да, эту дорожку на наш правый фланг по достоинству смог бы оценить разве только какой-нибудь претендент на звание святого, жаждущий вдоволь поистязать свою бренную плоть. Где-то я вычитал, что в Испании есть так называемый «Путь на Голгофу», где, по преданию, Иисус Христос нес когда-то свой крест. Одиннадцать километров по горным тропам и кручам. Пройдешь этот путь и — получай святую грамоту, а еще сколько-то раз — орден Святого Гроба. Нам тут орденов за просто так не дают…
Начинаем подъем. Впереди Мулев с Матросом, потом моя персона, замыкает шествие Зрайченко, успевший запастись хорошим крепким шестом. Многожильный резиновый парашютный канат звенит под рукой, как струна. Мулев сильными, хваткими движениями выбирает его слабину и выстреливает себя вперед — мы повторяем его движения. Первую треть пути преодолеваем легко и в хорошем темпе. Дальше — хуже. К половине подъема я уже чувствую, что явно переоценил свои возможности, но из соображений престижа не позволяю себе ни малейших послаблений. Тропа то мельтешит вырубленными в скале ступеньками, то выходит на гребень распадка, гладкого, как желоб для бобслея, и тогда вся нагрузка падает на руки (как там Зрайченко управляется со своим шестом, не представляю). Но есть и спокойные, более или менее пологие участки. Здесь гигантских размеров лопухи, папоротники, медвежьи дудки, черемша обступают тебя со всех сторон, и ты оказываешься как бы в девственном тропическом лесу. Пот застилает глаза, в висках метрономом стучит кровь, нестерпимо хочется пить. Рядом, слева, в двух шагах, маняще журчит прозрачный, как слеза, ручей, но желоб распадка так отполирован, что я не решаюсь. Улетишь вниз — поминай как звали. Я не страдаю акрофобией, но от такой перспективы у меня начинает кружиться голова.
Где-то ближе к вершине тропа пересекает распадок. Мулев уже поджидает нас в этом месте. По дну желоба поперек распадка вырублено чуть приметное, в виде карниза, углубление, помеченное водяным бурунчиком. Вперед выступает Зрайченко (так вот, оказывается, для чего шест). Его путь через распадок напоминает балансировку канатоходца под куполом цирка. Правда, купол здесь значительно выше, а внизу опилок нет. От этой мысли у меня даже мурашки по коже. Рассказывали, что прошлой зимой здесь, именно на этом обледенелом желобе, сорвался вниз старший лейтенант Абрамян, наш отрядный эскулап. Спасло его чудо, а может, и смекалка. Уже скользя вниз, он изловчился ухватиться за вмерзшую в снег обломившуюся ветку и держался за нее, пока не подоспела помощь. Недавно Абрамян был у нас на «Казбеке». По этому поводу он со свойственным ему юмором отшутился: «Что говорить, парень, невезучий я человек. Если бы не та ветка, мировой рекорд по скоростному спуску принадлежал бы нашей стране…»
Мы облегченно вздыхаем — Зрайченко на той стороне. Летит через распадок веревка, и я преодолеваю коварный желоб уже с комфортом. Таким же образом переправляются и Мулев с Матросом. Мы позволяем себе несколько минут отдыха. До вершины рукой подать. Я поворачиваюсь и оглядываю наш путь. Теперь он передо мной весь как на ладони, вплоть до самого «Шпиля», со всеми бухтами, ручьями, мысочками и непропусками. Не видно только заставы — она в распадке за обратным скатом кекура. Мы готовимся к последнему броску, и в этот момент долгожданное небесное светило наконец вырывается на свободу и заливает все вокруг ярким, праздничным светом. Это чертовски приятный сюрприз. Декабрь, Курилы и солнце — почти фантастика. Я с наслаждением погружаюсь в солнечную нирвану. Где-то перед самой вершиной наступает «мертвая» точка, ноги мои деревенеют, сердце готово выпрыгнуть из груди, но все равно мне хорошо. Я чувствую упоительную ношу усталости, и мне хочется… читать стихи. Да, да, хотя, против обыкновения, я нисколько не волнуюсь. Более того, я совершенно спокоен. Этот неожиданный солнечный луч странным, загадочным образом вдруг выкристаллизовал все то, что я передумал там, внизу, на берегу, и придал моим мыслям не достававшую им определенность. «Мне грустно и легко; печаль моя светла…» С этими словами я и вступаю на вершину «Любви»…
Весело потрескивает сучьями костер. Зрайченко по-хозяйски хлопочет над нашей честно заработанной трапезой. Мулев расчехляет свой видавший виды ФЭД и предлагает мне сфотографироваться. В качестве реквизита он протягивает огромных размеров лопух, напоминающий своим видом зонт-трость старого образца, с каким мой дед совершает каждодневный вечерний моцион вокруг нашего квартала. «Влияние акселерации», — говорит он при этом. У растений это называется гигантизмом, но я не спорю. Лопух-акселерат. А что, звучит. Я беру лопух в руки, прикрываюсь им, как зонтиком, и отступаю к огромной, в два обхвата, пихте. И только тут замечаю, что на могучем ее стволе на уровне человеческого роста красуется вырубленная топором отчетливая надпись: «С легким паром, товарищ!» Ничего не скажешь, не в бровь, а в глаз. Я оглядываюсь на своих спутников. Они молча улыбаются. Они явно наслаждаются эффектом: «Ну как сюрпризик?» Я тоже улыбаюсь и только молча развожу руками. А что тут скажешь? Здесь можно только снять шляпу перед веселым нравом и чувством юмора того шутника, который, взобравшись на эту горку, перевел дух, взял в руки
