Книга Сестры Шанель - Джудит Литтл

Не помогало и то, что она имела привычку поддерживать ее ладонями, словно крестьянин, взвешивающий дыни на рынке.

Я успокоила подруг. Потому что была уверена: моя сестра не покинет Виши, пока не добьется желаемого. Мы все рассчитывали на Габриэль. Ее успех означал, что и мы можем добиться желаемого. «Молись», – написала Эдриенн, и теперь каждый раз, когда церковные колокола звонили в этот час, я знала, что все неимущие воспитанницы пансиона беззвучно повторяют одни и те же слова: «О святые ангелы, пусть Габриэль станет gommeuse. О святые ангелы…»

В часовне я никогда не видела столько свечей, зажженных на вотивных подставках: они горели за Габриэль, за нас, за наши надежды и мечты.

Но шли недели, а письма от Эдриенн не приходили. Пока сестра Эрментруда раздавала письма в трапезной, я, затаив дыхание, сидела на краешке стула, ожидая, когда она подойдет ко мне. Но для меня ничего не было. Мы с подругами обменивались вопросительными взглядами, а затем опускали глаза и смотрели в тарелку с супом.

Я не знала что и думать. Старалась сохранять оптимизм ради них и ради себя. Хотелось надеяться, что молчание Эдриенн – хороший знак. Габриэль наконец стала gommeuse. Они празднуют, носят новую шикарную одежду, едят в дорогих ресторанах, общаются с высшим светом Виши.

Все, что мне было нужно, – письмо, подтверждающее мои предположения, но вместо этого Эдриенн описала весьма мрачные события.

Дорогая Нинетт,

Мы отчаянно нуждаемся в деньгах. Сейчас я работаю в шляпном магазине. Габриэль раздает воду в «Большой Решетке»[26]. Если бы ты видела! Весь высший свет толпится вокруг киоска. Девушки вроде Габриэль в длинных фартуках наполняют и подают им стаканы с минеральной водой для лечения подагры.

Мсье Дюма все твердит, что следующее прослушивание будет решающим. Габриэль полностью доверяет ему. Но у него на шее каждый раз новый лорнет или галстук. А твоя сестра все еще не gommeuse.

Нинетт, я не знаю, что делать. Мод говорит, что мне пора переехать жить к ней в Совиньи. Но я боюсь сказать об этом Габриэль.

Мод могла бы найти мужа и ей, но она отказывается сдаваться. Остается так мало возможностей, когда занавес нашей жизни начинает опускаться.

Целую,

Эдриенн.

Тишина в спальне после того, как я закончила читать, была удушающей.

– В мелодрамах, – заявила я твердым голосом, – героиня всегда находится на самом низком уровне, прежде чем ее мечта осуществится. Вот как это работает.

По-прежнему никто не произносил ни слова, пока Элиза не нарушила молчание:

– Кто такая Мод?

– Salonnière, – ответила я.

– А что это такое? – спросила Фифина.

– Знатная дама, устраивающая чаепития, на которые все надеются получить приглашение.

– Но что значит: она пригласила Эдриенн жить с ней? – спросила Сильвия.

– Это ничего не значит, – сказала я, выключая свет и делая вид, что засыпаю.

Но мне было не до сна; лежа в постели, я вспоминала слова Эдриенн о том, что она останется в Виши с Габриэль, пока та не получит место, а потом отправится в Совиньи, где Мод познакомит ее с высшим светом и поможет найти мужа из местных дворян. Но становление певицы не должно было так затянуться. Габриэль было уже двадцать четыре.

Я боюсь сказать Габриэль… она отказывается сдаваться.

Неужели Эдриенн больше не верит в Габриэль?

Порой девушки спрашивали, не беспокоит ли меня то, что Габриэль не пишет. Но в этом не было необходимости. Я и так знала, что у нее на сердце, чувствовала ее боль как свою собственную. И я точно знала, почему она не может сдаться.

Я видела, как сияла Габриэль, выступая перед лейтенантами в «Гран Кафе», как впитывала их восхищение, как сухая губка впитывает капли воды. Ее мечта стать певицей была больше, чем просто нежелание заниматься шитьем, как она утверждала. Ей требовалось именно признание.

Когда-то наш отец пообещал вернуться, и, возможно, стань она известной, он сделал бы это. Услышав о ней, о том, как люди любят ее и называют Коко, он бы понял, что совершил ошибку.

«Что ж, папа, – представляла я себе ее мысли, – ты ошибся. Все остальные разглядели то, чего не увидел ты: я та, кого стоит любить».

ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ

Нехорошее предчувствие овладело мной, когда я увидела мать-настоятельницу, с полузакрытыми глазами сидящую за столом, изображающую религиозное созерцание. По одну сторону от нее стояла сестра Иммакулата, сестра Гертруда – по другую. Старенькая Эрментруда сидела тут же в кресле, прижимая к уху трубку. В комнате, как обычно, стоял запах тлена, исходивший от засушенных насекомых. Тошнота подкатила к горлу, но я сделала реверанс и заставила себя принять смиренную позу.

Канониссы посмотрели на меня так, словно рассматривали коллекцию аббатисы.

– Она всегда была заурядной ученицей, – произнесла сестра Иммакулата.

– И в ней нет благочестия! – Сестра Гертруда смотрела на меня поверх очков.

Мать-настоятельница только покачала головой.

– Похоже, она попусту растратила здесь свои годы и не использовала возможности для самосовершенствования.

Сестра Иммакулата кивнула:

– Промотала. Совсем как ее сестры.

Я ждала, что сестра Эрментруда, которая внимательно слушала остальных с помощью слуховой трубки, присоединится к порицаниям и добавит, что я не благоговею во время мессы, что я тщеславна, что я не размышляю, как следовало бы по воскресеньям после обеда.

– Десбутены не станут нанимать еще одну Шанель, – продолжала мать-настоятельница, – после того как узнали, что Габриэль выступает в заведении с дурной репутацией.

– А если к бабушке с дедушкой? – спросила сестра Иммакулата, и я поняла – они пытаются решить, что со мной делать. Мне исполнилось девятнадцать. Время пришло. – Они старые коробейники. Она может торговать с ними на рынке.

Мать-настоятельница громко вздохнула.

– Сестра! Вспомните, что случилось с Джулией-Бертой. – Она снова покачала головой, затем взяла со стола письмо и повертела его в руках, словно размышляя над его содержанием.

Я подалась вперед. Похоже, почерк на конверте принадлежал Эдриенн, но адресовано оно было матери-настоятельнице, а не мне.

– Работа в Виши, – аббатиса нахмурилась, – шляпный магазин…

У меня перехватило дыхание. Для меня нашлось место в шляпном магазине!

Если только канониссы позволят мне занять его.

– Мы не можем допустить, чтобы она запятнала доброе имя нашего учреждения, как это сделали ее сестры, – твердила мать-настоятельница. – Особенно в таком городе, как Виши, на глазах у всего beau monde[27], семей наших платных воспитанниц, тех, кто поддерживает пансион. У нас есть репутация, которую нужно хранить, у нас есть…

– Но, матушка! –