Книга Бред какой-то! - Шурд Кёйпер

Я знала, что у Донни неплохо подвешен язык, но формулировать мысли он не умеет. Я еще никогда не видела, чтобы кто-то всерьез его слушал. А вот Джеки его слушала, каждое слово ловила.

Это хорошо, подумала я, и это была подлая мысль, моим мозгам я не разрешаю так думать. Но тут я подумала сердцем. Забирай ее и улетай с ней вместе к звездам. Украдкой я глянула на Дилана. Он тоже видел, что происходит. Губы у него шевелились, ему хотелось произнести что-нибудь блистательное и в этом словесном боксе положить Донни на обе лопатки. Но тот продолжал прыгать по рингу и был неуязвим.

– Ты все правильно понимаешь, Джеки, я чувствую это здесь, у тебя в бункере. То, что я здесь вижу, и есть самое главное. Воровать – это правильно, воровство есть форма борьбы с несправедливостью.

Ого, этот Донни так и сыплет афоризмами. От шквала его речей у меня горели уши.

– Если где-то скопилось слишком много денег, то их можно взять. Их даже нужно взять! Потому что тем самым убиваешь двух зайцев сразу: где было слишком много, становится меньше, а где было слишком мало, становится больше.

– То есть взятые деньги надо отдать бедным? – спросила Джеки.

– Не сразу, – сказал Донни, – сначала надо разобраться со своими проблемами. Если тебе самому нечего есть, то ты не в состоянии полноценно функционировать. А для участия в революции понадобится хорошее здоровье. Робин Гуд тоже раздавал бедным не все, в первую очередь он заботился о своих людях. Иначе они бы все разбежались. И еще вот что важно, Джеки… – Он произнес ее имя так, словно он – ящерица-легуан, который обвивает язык вокруг своей жертвы, чтобы подтянуть поближе к пасти. – И еще вот что важно: бедные должны обеднеть еще более, иначе они не поднимут восстание.

– Где ты такое прочитал? – не удержалась я.

– Думаешь, ты тут единственная, кто отличает А от Б?

– Ни разу не видела, чтобы ты держал в руках книгу.

– Пр-р-р-роклятье, – воскликнула Джеки, – не мешай Донни рассказывать!

Она глянула на меня так, словно я хочу отбить у нее Донни.

Я замолчала, потому что вовсе не хотела мешать их роману. Вот уж ни капли.

– Слушай, Бейтел, – сказал Никель. Или Бакс.

Этих мальчишек я не научусь различать, если не надену на них кепки разного цвета. Или футболки с их именами. Или если один из них не отрежет себе ухо. Или не себе, а брату.

– Слушай, Бейтел, у тебя что, есть своя собака? Ты так с ними дружишь.

Бейтел открыл глаза.

– Была кошка, – ответил он, – но она была не моя, она была своя собственная. У нас она просто жила.

– Была кошка, – сказал первый из близнецов.

– Кошка, – отозвался другой.

Я подумала, что в книге их лучше соединить в одного персонажа. По имени Баккельник – что-нибудь такое. Выглядят они одинаково, одеты в одинаковые дорогущие шмотки, джинсики для богатеньких, в которых пакистанские дети проделывают прорехи за пятак в неделю, хотя каждая дыра стоит 20 евро, и богатенькие рубашки с коротким рукавом от известных фирм, да и говорят одно и то же. Если я от одного из близнецов избавлюсь, вы ничего не потеряете. Собственно, и от обоих можно избавиться. В литературоведении это называется «плоские персонажи»: в конце книги они точно такие же, как в начале. Они ничему не научатся, ни от чего не отучатся, они не участвуют в развитии действия и только мешают. Отлично. Начиная с этого момента у Джеки нет братьев. Она живет в бункере одна. Единственная дочка у родителей. С ружьем.

Так я размышляла сегодня днем, когда еще не знала того, что знаю теперь. Я всегда думала, что Донни – это плоский персонаж. Плохой – плоский, хороший – глубокий. Но, оказывается, это не так. «Хоть видишь людей, но не знаешь их суть», – писал Бредеро[10]. В Амстердаме. Давным-давно. Тогда же, когда Шекспир писал «Гамлета».

У всех зверей вместе много глаз

14 июля, вторник, 3:18

– Мой отец всегда говорит, – рассказывала Джеки, – что люди хотят, чтобы их обманывали, а то им не на что будет жаловаться.

– А мой отец помогает банкирам их обманывать, – сказал Донни, – он адвокат и знает все лазейки в законах. Это еще хуже. Твой отец плохо поступает, а мой отец сам плохой. Этому он специально учился в университете.

– Интересно, знают ли плохие люди, что они плохие? – спросил Дилан.

Это я и имела в виду. Он молчит-молчит, пока не надумает что-нибудь умное, что стоит сказать. А я обрадовалась: значит, не размышляет о том, как я его преследовала.

– Да, – произнесли Донни и Джеки одновременно. Точно отвечали на собственной свадьбе, что согласны вступить в брак. Но не решили, кому говорить первым, а кому – вторым.

– Плохие люди не размышляют о добре и зле, – добавила Джеки, – совсем как животные.

– И при этом ты сама хочешь стать животным! – сказала я.

– Р-Р-Р-Р-Р-Р! – зарычал Донни, изображая дикого зверя, и вытянул лапу в сторону Джеки, едва не задев ее грудь.

Если у нее есть грудь.

Она посмотрела на меня и спросила:

– Откуда ты знаешь, что я… Ах да.

По-моему, у нее в голове полная неразбериха.

– Мы думаем, что мы хорошие, – сказала я, – но мы можем ошибаться. По-моему, каждый человек думает про себя, что он хороший.

Судя по выражению лица, плохим не считал себя ни один из нас. Или ни одна из нас. Даже Донни. Какое же человеку требуется доказательство?

– Кота звали Флип, – сказал Бейтел, – но он уже умер.

Донни встал во весь рост и приготовился выдать речь. Пламя свечи освещало его лицо снизу, так что видны были только рот и ноздри. Дедушка Давид, бывало, выключал в доме весь свет, совал себе в рот горящую спичку и надувал щеки. Его голова напоминала тогда горящий китайский фонарик, который покачивался в темноте. Было очень страшно. И сейчас тоже.

– Мы с Джеки знаем, о чем говорим, – начал Донни, – мы по собственному опыту знаем, как устроен мир и сколько в нем чудовищной несправедливости. И мы знаем, что делать. Мы…

– Знаешь, что сделала моя мама, когда папа получил миллионный бонус? – спросила Джеки.

В фигуре Донни мелькнуло раздражение, но на лице он тотчас изобразил заинтересованность.

– Папа откупорил шампанское таким высокомерным жестом, что полбутылки ударило в потолок. «Как жаль», – сказала мама. «Ерунда, – ответил папа, – на мой миллион я легко могу купить еще бутылку». Я была тут же, и я слышала его слова, и потом меня в кровати всю ночь рвало, честное слово. Мама ответила: «В какой-нибудь бедной стране ребенок за десять евро может целый год ходить в школу, ты мог бы сделать так, чтобы сто тысяч детей целый год ходили в школу». «Женщина, – сказал папа, – я дам тебе две тысячи евро на благотворительность, распорядись ими полностью по своему усмотрению. Пусть двести детей будут целый год ходить в школу. Или устраивай плавание с дельфинами с целью избавить детей от аутизма. Мне по барабану – делай все, что тебя удовлетворит». И мама очень-очень обрадовалась. Теперь сидит за компьютером и переводит деньги на добрые дела. Десять евро туда, десять сюда, десять против потепления климата, десять в банк продовольствия. И в ресторанах она теперь дает огромные чаевые. Жутко собой довольна. И все ее за это ненавидят – даже те, кто получает от нее эти самые чаевые. А она-то думает, что несет людям добро. На самом деле она очень хорошая. Мы должны создать политическую партию против банкиров.