Книга Хорошие манеры Соловья-разбойника - Дарья Донцова

– Стоп! – выпалила Краузе.

Наверное, я отлично вжилась в роль собаки, потому что впервые в жизни испытала желание укусить человека.

– Фира, Фира, – бормотала тем временем няня, – что-то тут не так! Назовем ее Мария Ивановна!

– Но мопсиха с рождения Фира, – возразила я, – это красивое имя. У моей мамы была подруга, тетя Фира Костюковская, наша соседка по подъезду. Она так вкусно готовила! А ее дочка Инночка работает в библиотеке иностранной литературы. Очень умная и красивая. Жаль очень, что дядя Яша умер. Он был замечательным человеком.

– Фира – еврейское имя! – возвестила Роза. – Кругом плохо. Нас запишут в сионисты и в антисемиты.

– Нельзя одновременно упрекать человека в любви к евреям и ненависти к ним, – возразила я.

– У тебя нет аккаунта в соцсетях, – вздохнула Роза.

– Зачем он мне? – спросила я.

– Конечно, незачем, – ответила Роза Леопольдовна, – ты замужем. А у меня никого нет. Где я могу встретить молодого, умного, красивого, богатого? Мне остается только на интернет надеяться. Ты не знаешь, какие люди попадаются в сети. Какой-нибудь Наташе не понравится, что собака откликается на имя Фира, она напишет мне: «Антисемитка». А какая-нибудь Галя будет строчить: «Сионистка». Поверь мне, лучше переименовать Фирусю в Татьяну Ивановну. Хотя… Нет, нет, нет!

– Татьяна Ивановна никак не ассоциируется с евреями. Почему это имя не подходит? – изумилась я.

– Люди возмутятся: «Дали псу человеческое имя», – заныла Краузе.

– Можно присвоить мопсихе псевдоним, – чувствуя себя пловцом в океане маразма, предложила я, – например, Зефирка! Тут уж мы всем угодим!

Краузе чихнула.

– Ты производителей зефира не учла. Подадут иск за использование их марки.

– Зефир – это название кондитерского изделия, – возразила я, – оно никому не принадлежит.

– М-м-м… – замычала Роза, – м-м-м…

Я подергала носом.

– Чем пахнет? Вроде горелым маслом.

– Курочка! – ахнула Роза Леопольдовна. – Я поставила ее жариться и забыла!

Няня помчалась к плите, а я сняла мопсих со стула.

– Вы свободны. Понадобится некоторое время, чтобы составить текст, который не вызовет порицания ни у одного подписчика. Неосуществимая задача! И мне все равно, какой цвет кожи и национальность у человека и какое имя он носит. Главное, злой он или добрый, врун или честный, негодяй или порядочный. Все остальное не имеет значения.

Глава двадцать первая

– Вера умерла? – ахнула Елена Яковлевна. – Господи! Ой, как жалко ее! Молодая еще!

Я ожидала от нее других слов, поэтому удивилась и спросила:

– Вы с ней дружили?

– Нет, – поморщилась Елена, – не люблю глупых баб, которые за артистами хвостом бегают. Цветы притаскивают, шоколадки и от счастья в обморок валятся, если им программку подпишут. Знаете сколько таких?

– Наверное, много, – предположила я.

– У служебного подъезда, через который, прости господи, звезда входит-выходит, они толпой стоят, – вздохнула Елена, – хоть из шланга их поливай, не уйдут. Ладно бы молодые и глупые. Хотя и их предостаточно. Когда у нас какая-то жуткая молодежная певичка выступает, из современных, у кого ни голоса, ни слуха, одна фанера, тогда стадо ее безумных фанаток галопирует. Ну просто свиньи! Окурки на асфальт бросают, бутылки, матерятся.

Елена понизила голос:

– Но хуже всех рокеры. Пару лет назад состоялся концерт мужика, забыла, под какой кличкой он работает! Уже немолодой, потасканный, приехал подшофе. Группа с ним, девица на подпевке, музыканты и какие-то грязные подростки. Меня удивило, что кофры с одеждой не принесли, сумки притащили, типа спортивные. Я вообще-то не капельдинер, а старший администратор. Программки продаю, зрителям помогаю, когда билетеров не хватает. А те постоянно увольняются, зарплата такая, что на пакет молока не хватает. Только пенсионеры и просятся к нам, да владелец клуба решительно против них настроен: «Не нужны мне мумии, ищите молодых». И кто пойдет за копейки вечером на дверях стоять?

Елена Яковлевна махнула рукой.

– Вот мне и приходится за всех пахать. Рокер тот на сцену вышел таким же грязным, каким приехал, не переоделся. Коньяка хлебнул, и вперед. Песни – мат сплошной. Брюки снял, задницу залу показал. Зрители ему под стать, бьются в восторге. Знаете, к нам не один раз Кобзон приезжал. Всегда переоденется в концертный костюм, улыбается, интеллигентный человек. С ним балет. Помню, как Иосиф Давидович вышел за кулисы на пару минут, пока танцевальный номер шел, он стоял спокойно, потом посмотрел на свои туфли и попросил помощника: «Дайте мне платок». И наклонился, вытер ботинки, потому что они слегка запылились. Вот это уважение к сцене, к зрителям. Со всеми он был на «вы». После концерта в гримерке чаевые оставил для уборщицы, но грязи никакой. А рокер!

Елена Яковлевна закатила глаза.

– Видели бы вы, во что он гримуборную превратил! Стыдно сказать. Вышел после концерта, девки ему на шею кидаются, он их такими словами послал, автографа никому не дал. А Кобзон всегда с поклонницами разговаривал, каждой улыбался, у него с собой диски были, открытки. Если кто подписать программку попросит, он не откажет и подарок сделает. Когда телефоны с камерами появились, сниматься соглашался. Я видела, что Иосиф Давидович устал. Легко ли сольник отпеть? Но он настоящий артист, ради зрителя о себе забывал. От него никто не уходил обиженным.

– У Фединой много поклонников было? – вернула я Елену Яковлевну к нужной теме.

– Зал всегда был полон, она хорошая скрипачка. А постоянных зрителей человек десять, – ответила та, – все вежливые, с цветами. На улице у дверей не прыгали. После концерта вручали букеты. Алла, как Иосиф Давидович, была со всеми приветливой. И тоже чаевые оставляет на столике. Мне лично конвертик вручает, правда, просит: «Еленочка Яковлевна, не пускайте никого в мою гримуборную. Только Веру. У меня после выступления сил на общение нет, но ее обижать не хочу». Но к Фединой и не рвались. Одна Арамакина с идиотским тортом являлась! Так и подмывало ей сказать: «Отстань от Фединой. Ей дурацкие торты не нужны». Но я ничего не говорила. Мне Алла нравится, она талантливая, воспитанная. Почему Федина Арамакину из всех выделяла? Не знаю, но если она это делала, значит, была причина. А меня от Веры просто тошнило!

– Почему? – удивилась я.

– Вера так поклонялась Алле, – поморщилась собеседница, – чуть ли туфли ей не целовала. Сначала я думала, что фанатке лет шестьдесят. Потом выяснила: ей слегка за сорок! Ну разве можно так себя запускать?

– Вера плохо выглядела? – задала я вопрос.

– На голове будто кошки дрались, волосы на бигуди накручены, прическа из моего детства, – поморщилась Елена, – всегда в длинной юбке ходила, в уродских туфлях, на чемоданы похожих. Медленно двигалась, тихо говорила. А сумка!