Книга Судья и историк. Размышления на полях процесса Софри - Карло Гинзбург

В ходе прений, как уже было сказано, официальная версия раскаяния Марино оказалась разрушена. Прежде чем закрыть процесс, председатель суда подверг Марино последнему допросу, призвав его наконец высказаться самым искренним образом. Почему он умолчал о своих встречах с карабинерами? Что привело его к раскаянию? Речь снова заходит о визите Марино к священнику из Бокка-ди-Магра, о котором уже упоминалось в начале прений. Разговор возвращается к угрозам, которые Марино сначала приписал неизвестным товарищам по террористической деятельности, а затем объяснил недопониманием со стороны священника. И теперь, после долгих околичностей и отступлений, на свет появляется третья версия. Вот она.

Марино периодически ездил в Турин, где живут его мать и сестры. В первые месяцы 1987 г. в одном из баров, где собирались его бывшие товарищи, он встретил Ренцо Марауду. Марауда предложил ему участвовать в ограблении туринского отделения РАИ61, где он работал курьером (Dibattim., с. 2159). На следствии Марино уже подробно описал эту затею и ее неудачное окончание. Предполагалось, что грабителям удастся захватить порядка восьмисот миллионов лир. Доля Марино должна была составить сто миллионов. Он принял предложение Марауды в том числе и потому, что «в то время нуждался, находясь в затрудненном денежном положении» (Istrutt., с. 29–31). На прениях он объяснял, что купил у одного лоточника старый фургон за пять миллионов лир, которые выплачивал в рассрочку. Летом 1987 г. он продавал блины, но к августу дорожная полиция начала штрафовать его за то, что он оставлял фургон под парковочным знаком «стоянка запрещена». Он продавал блины и следующей зимой; несколько раз он ездил на фургоне по близлежащим городам, где проходили ярмарки. Марауда один или, возможно, два раза (весной 1988 г., он не помнил точно, когда именно) приезжал в Бокка-ди-Магра, дабы предложить ему повторить неудавшееся ограбление РАИ. Марино не дал окончательного отрицательного ответа, однако ощущение страха после прошлогодней попытки еще не прошло, у него уже были дети, он чувствовал себя слишком старым для таких дел. Однажды к нему пришел человек из дорожной полиции и сказал, что Марино больше не может оставаться в городе со своим фургоном: «Если ты продолжишь здесь находиться, то мы должны будем доложить мировому судье». В общем, ему мешали работать. В то же время хозяин дома решил поднять арендную плату за жилье во время туристического сезона и взять с Марино за два месяца как с отдыхающего (в сумме два миллиона шестьсот тысяч лир). Он угрожал выселить Марино, если тот не будет платить; он также послал к нему адвоката.

Я сказал ему, – говорил Марино, – что не намерен платить и что таких денег у меня в любом случае нет, поэтому не… чтобы он делал все, что хочет, в общем. Вот, эти две вещи произошли почти одновременно, в общем, в те самые дни, в общем. Именно это я и собирался рассказать раньше, когда говорил, что мне трудно рассказывать о том, что потом происходило у меня в голове, о том, почему я принял такое решение. Я помню, что тем утром, скажем так, я не знал, что делать, в том смысле, что… поэтому ничего… Я сел в машину и ездил все утро… я не знал, к кому обратиться, и в какой-то момент я оказался перед казармой карабинеров, зашел внутрь и, вот, с того времени я начал… (Dibattim., с. 2164–2165).

Философы, поэты и романисты научили нас, что сердце повинуется велениям, причина которых от него сокрыта; что человеческая душа часто противоречива; что важнейшие решения порой принимаются внезапно, после смутных или даже неосознаваемых нами терзаний. Рассказ Марино абсурден, а потому с психологической точки зрения вероятен. Однако никто не в состоянии решить, а) истинен ли он, б) в чем-то истинен, а в чем-то ложен или же в) полностью вымышлен. В тот момент, когда я пишу эти строки (10 ноября 1990 г.), мотивировочная часть приговора, которую следовало опубликовать в течение шестидесяти дней после его вынесения, так и остается необнародованной. Я могу представить его составителя, ответственного за скандальное опоздание, выстраивающего психологический портрет Марино вокруг фрагмента, который я только что процитировал. Вместо отрывков из «Преступления и наказания», предложенных Ломбарди, возможно, мы прочтем какую-нибудь переработку «Постороннего» Камю. Впрочем, вероятность (включая психологическую вероятность абсурда) – это не истина. Что происходило в душе Марино в тот момент, когда он, по его словам, впервые входил в казарму карабинеров в Амелье? Угрызения совести, желание отомстить, ожидание материальных благ – кто может с точностью утверждать это?

Ответьте по сути, – спросил председатель суда в начале прений, – если бы вы раздобыли деньги, то продолжали бы вести прежнюю жизнь и немного бы задобрили вашу совесть, так или нет? (Dibattim., с. 28).

Спустя почти три месяца Марино наконец отреагировал на этот вопрос:

…если вы спрашиваете, принял бы… я решение во всем признаться в других обстоятельствах, то я совершенно спокойно отвечу, что не знаю, быть может, да, быть может, нет; теперь мы никак не можем проверить это в том смысле, что если бы я выиграл в национальную лотерею и стал бы миллиардером, то, возможно, и не чувствовал бы необходимости в признании или же, наоборот, чувствовал, – ничего сказать об этом я не могу (Dibattim., с. 2178).

Страх, угрозы, попытки Марауды вовлечь его в преступление: председатель суда в очередной раз попытался разобраться в этой путанице.

Марино: …не знаю, что вы имеете в виду: если вы хотите сказать, что я – скажем так – решился во всем признаться не из-за угрызений совести, но по другой причине, то это…

Председатель: Нет, нет… я не утверждаю этого (Dibattim., с. 2177).

XVII

По всей вероятности, Марино лжет; и, разумеется, его слова приняли на веру. Процесс против Адриано Софри и других подсудимых закончился в суде первой инстанции судебной ошибкой. «Ошибкой», ибо для того, чтобы говорить о злом умысле (который в этом случае обязательно подразумевал бы заговор), нужны надежные доказательства. У меня их нет. Впрочем, думаю, нет сомнений, что сначала следователи, а затем и судьи в суде Милана пошли по ложному следу из-за лживых признаний Марино и в итоге совершили промах.

Как известно, человеку свойственно ошибаться. Однако в случае судьи, а также любого, кто в силу своей профессии участвует в поиске истины, ошибка – это не только риск: это измерение, в которое мы постоянно погружены. Человеческое познание не только внутренне подвержено заблуждениям: благодаря им оно двигается вперед, испытывая, ошибаясь, поправляя само себя. Заблуждение и истина, подобно тени и свету, подразумевают друг друга. Тем не менее не все ошибки имеют одинаковые последствия. Существуют катастрофические промахи, безобидные заблуждения, плодотворные ошибки. Впрочем, в судебной области последняя возможность отсутствует. Судебная ошибка, даже если она обратима, всегда оборачивается безусловным поражением юстиции.