Книга Социальный вид - Мэттью Либерман

Проявления заботы и агрессии, связанные с окситоцином, отмечались и у людей. Введение окситоцина повышает щедрость в «Дилемме заключенного» и других играх поведенческой экономики163. Голландский психолог Карстон де Дрю в ходе собственных исследований выяснил: дополнительное введение окситоцина провоцирует агрессию в адрес представителей других этнических групп в «Дилемме заклю­ченного»164.

Окситоцин может способствовать ингрупповому фаворитизму (то есть предпочтению членов собственной группы в ущерб другой) и враждебности к чужакам. Однако граница, отделяющая друзей от врагов, у приматов и других млекопитающих критически не совпадает. Не относящиеся к приматам млекопитающие видят в посторонних особях угрозу и, следовательно, повышают к ним агрессию. Люди же делят окружающих как минимум на три категории: принадлежащих к желательным группам, принадлежащих к нежелательным группам и незнакомых с неизвестной принадлежностью. Введение окситоцина запускает у человека потребность заботиться не только о членах желательной группы, но и о незнакомцах, одновременно повышая враждебность к членам нежелательных групп165.

У человека окситоцин не пробуждает альтруистических склонностей ни к членам собственной группы (потому что это не будет альтруизмом в прямом значении слова), ни к членам нежелательных групп. Зато заставляет проявлять щедрость к совершенно незнакомым людям, что замечательно, потому что знакомства на основе взаимной симпатии порой приводят к великим свершениям, например возведению домов, школ и других учреждений, полезных для общества.

Почему мы не понимаем, что альтруизм сам по себе награда?

Если бы мой мозг сканировали, когда я смакую мороженое с соленой карамелью, то, несомненно, была бы отмечена повышенная активность в моей системе вознаграждения. Хотя на дорогостоящей процедуре фМРТ можно сэкономить и просто спросить меня, люблю ли я этот сорт мороженого. В отношении любимого десерта сознание и мозг не про­тиворечат друг другу. Почему же с социальным вознаграждением все не так?

Почему само по себе справедливое отношение не ассоциируется у нас с чем-то приятным? Отчего мы не ощущаем внутреннего удовольствия от бескорыстной помощи окружающим? Результаты исследований подсказывают: мы считаем необходимым убедить всех в своей эгоистичности, даже если это не соответствует истине.

Недавно я присутствовал на встрече социальных психологов своей кафедры, там были профессора и старшекурсники. Председатель вынес благодарность Келли Гилдерслив, студентке выпускного курса, за проделанный летом труд по оптимизации документооборота и переноса его в интернет. Все зааплодировали, Келли зарделась и пробормотала, что и ей это выгодно не в последнюю очередь, так что она старалась и для себя тоже. И солгала. То время, что она сэкономит за последний год обучения, и близко не скомпенсирует объем потраченных часов. Позже она мне это лично подтвердила. И тем не менее она произнесла свою эгоистичную тираду. Добрая и рассудительная Келли заметила проблему и захотела ее решить. И сделала это исключительно из бескорыстных побуждений. Но почему-то своему желанию помочь все мы склонны приписывать эгоистичные мотивы.

Социальный психолог из Стэнфордского университета Дэн Миллер нашел корни этого псевдоэгоизма166. Теории Гоббса, Юма и других мыслителей, провозгласивших личную выгоду источником всякой человеческой мотивации, обернулись самоисполняющимся пророчеством. Они и их последователи повлияли на нормы поведения в обществе. Нас учили, что все мы корыстны167, и мы стараемся соответствовать, чтобы не выделяться.

В ряде экспериментов Миллер доказал, что мы склонны преувеличивать меркантильность окружающих. В одном исследовании он опрашивал участников, сколько, по их мнению, студентов согласятся сдать донорскую кровь за 15 долларов и сколько — бесплатно. Респонденты сочли, что бескорыстных доноров должно оказаться вдвое меньше (32% и 62% соответственно). На самом же деле сдавать кровь бесплатно согласились 62% студентов, а из тех, кому предложили это сделать за деньги, — немногим больше 73%.

Ошибочно оценивая степень эгоистичности окружающих, мы боимся показаться альтруистами, так как опасаемся, что все решат, что мы хвастаемся и желаем продемонстрировать, какие мы хорошие. Раз люди не верят в альтруизм, то, декларируя свой поступок как бескорыстный, мы как бы возносим себя на пьедестал. Поэтому, отвечая на вопрос о причинах общественно-полезного поступка, люди склонны часто объяснять его личными интересами («Я вызвался добровольцем, потому что мне было скучно, а теперь есть чем заняться»)168. Регулярно убеждаясь, что за чужими проявлениями альтруизма стоит эгоизм, мы открещиваемся от собственных бескорыстных мотивов. И это замкнутый круг, из которого со временем все труднее вырываться.

Данный парадокс подтвердило еще одно исследование Миллера169. К участникам эксперимента обращались с просьбой сделать пожертвование. Сама по себе просьба не вызывала активной заинтересованности. Тогда в обмен на благотворительный взнос людям обещали свечку. Возникала иллюзия обмена: «Я не пожертвовал деньги, а купил свечку». Как и ожидалось, в этом случае люди делали взнос охотнее, чем не получая за него ничего взамен. А кроме того, и жертвовали гораздо больше, чем обычно «за просто так». Как ни парадоксально, антураж совершения покупки и наличие честно приобретенной копеечной безделушки маскирует щедрость корыстным мотивом, таким образом раскрепощая альтруизм.

Французский социолог Алексис де Токвиль в историко-политическом трактате «Демократия в Америке» (De la démocratie en Amérique, 1835) описал взгляды американцев на собственные добрые дела: «Они… любят объяснять почти все свои действия исключительно выгодой… Думаю, в этом отношении они чаще всего к себе несправедливы; в США, как и везде, люди порой подвержены спонтанным порывам бескорыстия, что естественно для человека, однако американцы редко признают за собой такого рода эмоции»170.

В действительности в нас уживаются и эгоистические, и альтруистические мотивы, причем совершенно не случайно. Мозг млекопитающих запрограммирован на заботу, у приматов она распространяется как минимум на некоторых неродственников, в том числе при отсутствии какой-либо материальной отдачи. Наш мозг устроен так, что мы не откажемся от кусочка вкусного пирога независимо от того, голодны мы или нет. Аналогичным образом нам приятно помогать все равно кому — независимо от того, получаем мы что-нибудь за это или нет.

Только представьте: в школе нас учили бы, что быть альтруистом так же естественно, как и эгоистом! Бескорыстие избавили бы от позорного клейма, и это побудило бы гораздо более просоциальное поведение.

Жизнь — это боль и удовольствие

В этой и предыдущей главах мы рассмотрели два основных эволюционных источника мотивации, сделавших социальными всех млекопитающих. Боль и удовольствие — два основных мотива поступков171. Представители животного мира стремятся избегать угроз и ведомы потенциальными вознаграждениями, благоприятными для выживания и размножения. Естественно, что млекопитающие стараются держаться подальше от хищников и запоминают, в каком месте лабиринта в последний раз нашли сыр.