Книга Вор - Александра Лисина

И меня ценили. Ко мне охотно шли. Я даже считал себя неплохим лекарем вплоть до того дня, пока в деревню не пришел мор. Моя дорогая Дара… прошедшая со мной огонь и воду… верная, любящая и преданная до последнего вздоха… я только себя винил в том, что принес в наш дом смертельную заразу. Тебя не стало одной из первых, родная. Затем следом ушел наш сын Дорр. Красавица Марика. Ларин. Малиш… и вот я остался один. Уставший, обессилевший, отчаявшийся вдовец и отец мертвых детей, который всей своей силой и всеми имеющимися знаниями не сумел спасти тех, кто был ему дорог.

Я проклял себя сам. Там же. Стоя у могил самых важных для меня людей, чьи души не сумел уберечь от внимания собирателей. Что-то во мне в тот день угасло. Надломилось. Погибло. Исчезла надежда, которую я нес каждому своему больному. Желание бороться, о котором я так часто им говорил.

И вот теперь я сдался. Опустил руки. Бросил все, чем когда-то жил, и превратился в бесцельно слоняющегося по Архаду бродягу, который всеми силами искал, звал и мысленно умолял собирателей забрать из этого мира мою несчастную душу.

Я думал, что только со мной жизнь обошлась несправедливо. Искренне верил, что нет большей боли, чем та, которую довелось испытать когда-то мне. И только оказавшись в Гоаре… досыта насмотревшись на таких же, если не больше, отчаявшихся людей… я со стыдом осознал, что даже сейчас, оказавшись на самом дне, эти люди, несмотря ни на что, продолжают бороться. С нищетой, с болезнями, с чужим равнодушием. Бороться если не ради себя, то хотя бы ради детей. Каждый день. Каждую ночь. За то, чтобы хоть у кого-то из них было достойное будущее.

Конечно, большинство выбирали для этого самые легкие пути – через кражу, чтобы быстро заполучить то, чем небо обделило его при рождении. Через насилие, в надежде, что оно поможет ощутить себя важнее и выше, чем он есть. Через боль, кровь, свое-чужое унижение и даже через смерть… Но, как бы лично я к этому ни относился, это все равно была борьба. Долгая, каждодневная, нелегкая борьба с собственной совестью и обстоятельствами. Нередко жестокая и кровавая, порой даже бесполезная. Но именно борьба… полная тягот и лишений жизнь, от которой я когда-то малодушно отказался.

К тому времени сил на борьбу с чем-то, кроме собственной немощи, у меня уже не осталось. Но, устыдившись своей трусости, я подумал, что мог бы помочь тем, кто так же слаб, но кому еще не все равно. Тем, кто еще способен, желает, стремится заполучить для себя что-то лучшее. И я делал это. Черпая в чужой вере и жажде жизни толику сил для того, чтобы рано утром в очередной раз открыть глаза, заставить себя встать и пойти делать то, на что я еще способен.

Наверное, кому-то покажутся смешными рассуждения о силе от того, кто годами добровольно загонял себя под камень. Но в новой для себя жизни я совершил несколько поразительных открытий. И с удивлением обнаружил, что жизнь настолько непредсказуема и многогранна, что даже в самые черные ее дни… в самые тяжкие периоды и в самых темных ее уголках… всегда есть место для света и тепла, дружбы и любви, а также для сочувствия и внезапно протянутой руки помощи от тех, от кого ты этого совсем не ждал.

Есть все же нечто сокровенное, когда ты видишь, как неисправимый вор, поддавшись порыву, вкладывает золотой в ладошку безутешной матери, только что похоронившей единственного сына. В том, как придерживает руку убийца, когда обреченного отца с криком загораживает напуганный до полусмерти ребенок. И в том, как на крохотную долю мгновения даже в самой очерствевшей, окаменевшей и, казалось бы, уже навсегда потерянной для света душе возникает крохотное, жалкое, но порой так много значащее колебание…

Именно поэтому я решил, что все-таки буду жить и постараюсь заронить в чужие души ту самую искру, которая однажды поможет им опомниться. Малолетнему воришке, которого я когда-то кормил. Жестокому отцу, чью жену я когда-то вылечил. Крикливой матери, не гнушающейся отходить палкой маленького сына… люди, увы, жестоки. А их жизнь бывает и того хуже. Но если в ней появится хоть один светлый проблеск, я бы посчитал свою задачу выполненной.

Неизлечимая болезнь, первые признаки которой я заметил еще в прошлый сезон дождей, лишь укрепила меня в этом мнении. Цепляться за жизнь смысла не было. Но все же я постарался прожить ее так, чтобы было не стыдно посмотреть в глаза собирателю душ. И чтобы я мог со спокойной совестью сказать, что сделал перед смертью все, что хотел.

Кто бы, правда, мог предположить, что смерть подкрадется ко мне не в холодной постели, а в самой обычной подворотне. И привлечет ее не звук надсадного кашля, а манящий отблеск тяжелой монеты. Я не ждал нападения. По крайней мере, не здесь и не так. Но еще больше не ждал, что в момент умирания за моей душой придет редкий в наших краях, страшный с виду и до крайности необычный зверь – совсем еще молодой нурр с человеческими глазами.

Я вижу тебя, мальчик с труднопроизносимым именем, чья душа оказалась заперта в чужом теле.

Я вижу все, чем ты был. Знаю, что ты сейчас чувствуешь. И, кажется, уже догадываюсь, кем ты можешь стать.

Прошу, не считай меня трусом и не думай, что я хоть как-то сожалею о случившемся. Напротив, я слишком долго ждал этого дня, чтобы теперь огорчаться или стремиться это остановить.

Я умираю. Наконец-то. И я снова счастлив. А ты… если хочешь… бери то, что от меня осталось. Надеюсь, когда-нибудь тебе помогут эти знания. Уберегут от моих ошибок. И однажды ты скажешь спасибо старому, больному, бездарно растратившему жизнь глупцу, который даже сейчас, глядя тебе в глаза, искренне верит, что умирает с пользой….

* * *

Когда я пришел в себя, на улице снова пошел дождь, звонко молотя по отливам, тихонько шурша ручейками по крышам и с силой разбиваясь о мои горестно опущенные плечи.

Мне было больно. Тошно. Муторно. В моей душе, казалось, все с ног на голову перевернулось, отчего я с трудом мог вспомнить, кто я, где я, откуда пришел и почему вообще здесь оказался.

Казалось, во мне поселилось нечто чужеродное. Огромнейший пласт воспоминаний, которыми я никогда не владел, и эмоций, которых сроду не испытывал. И свое, и чужое смешалось в какую-то дикую кашу. Я одинаково ясно помнил себя и Олегом Каменевым, и стариком Лурром. Помнил, как смотрел на свое истекающее кровью тело и одновременно видел другого себя – покрытого чешуей зверя с желтыми змеиными глазами и нервно стегающего воздух длинным хвостом. Я осознавал и свое собственное прошлое, и все то, что довелось пережить старому травнику. Был и тем, и другим, будучи не в силах отделить свое от чужого. Все в моей душе перемешалось. Слилось. Запуталось. А мое сознание едва не угасло, инстинктивно пытаясь стать одним целым и в то же время отчаянно этому противясь.

Наверное, беспрестанно льющиеся с неба холодные капли в какой-то степени помогли мне не провалиться в беспамятство раньше времени. Они отвлекали. Раздражали. И этим, можно сказать, меня сильно выручили.

Но, пожалуй, только сейчас, стоя на коленях на мокрой земле, я совершенно некстати подумал, что ни разу за все это время не видел луж на изнанке. Там никогда не бывало дождей. Мокрых следов на полу или на дороге. А ведь именно вода – главное условие для зарождения и поддержания жизни. Возможно, именно поэтому в сумеречном мире никто не выживал? И только поэтому там не могло существовать никакой органики?