Книга Тайны Далечья - Марина Юрина

– Ой, Прокопий, хорошо придумал, ох и голова, не зря ты в старостах у нас, над всеми нами, – покивали мужики да и разошлись.

Сказано – сделано. Не прошло и недели, как прибыли в деревню гонцы княжеские, и отправился Афоня-сказочник с ними, поцеловав на прощанье старую тетку Прасковью да получив от нее благословение в путь-дорогу.

* * *

Поначалу Афоне жизнь людей служивых понравилась. Все было ему в диковинку, все интересно: и тренировки с оружием, и служба караульная. А к уходу за лошадьми он и вовсе сызмальства приучен был, как и с рассветом подниматься да за дело приниматься. Так что служба Афоне давалась легко. Правда, все до поры до времени. Вскоре натура Афонина и тут себя проявила. Как-то раз ночью стоял он на часах и, чтобы не заснуть ненароком, начал сам себе сказку рассказывать. Ночь выдалась тихая, безветренная, теплая, в сон так и клонит, а спать-то часовому нельзя. Вот и начал Афоня, по обыкновению, историю придумывать, да так увлекся, что и не заметил, как один дружинник поближе подошел, за ним второй. В общем, когда сотник Пров пошел к утру посты проверить, почти вся его сотня сидела вокруг часового с открытыми ртами. Так заслушались, что даже на приближение грозного начальника никто внимания не обратил. На первый раз отделался Афоня криками грозными да зуботычинами, на второй раз его плетьми принародно попотчевали, а на третий раз посадил сотник нарушителя под замок да призадумался. Вроде бы и парень неплохой, старательный да услужливый, а вот на тебе, что ни день, то происшествие какое! Видать, к науке военной неспособен парнишка, может, его лазутчиком к врагам засылать? Пусть им бдительность притупляет историями своими, а мы тем временем и нападем неожиданно. Повеселел было сотник Пров, так эта мысль ему по душе пришлась, да тут вспомнил как раз, что одна война только что закончилась, а новой пока не предвидится, так что Афоня будет в своей дружине дисциплину подрывать, а дисциплина для ратника – первое дело. Куда же смотрели те, что пополнение набирали? Злился Пров, злился, но выхода не находил.

Любой другой на его месте поступил бы просто: приказал бы пороть глупую деревенщину, пока бы всю дурь не выбили. Тут уж одно из двух: либо поумнел бы парень, либо насмерть запороли бы. Но Пров так не мог, в сотники он вышел из простых ратников, да еще из пехоты. Вся жизнь его проходила в походах да сражениях, остальное лишь краткой передышкой было между ними, так что тяжелую ратную долю он всей своей шкурой, вдоль и поперек мечами да саблями вражескими исполосованной, ощутил, не как другие военачальники, которые о ней лишь понаслышке знают. Для иного воеводы на походной кровати ночевать – уже лишения неимоверные. А уж если случится, что икры свежей к блинам не подвезут, али наливка любимая закончится, а новую партию доставить не успеют, тут уж все, считай, война проиграна. Пров же и сейчас не гнушался с ратниками простыми из кухни походной питаться, а при случае мог и в лесу под кустом заночевать. Случалось ему и у костра сиживать, байки солдатские слушая. Поэтому хорошо знал Пров, как для ратника важно слово, вовремя произнесенное, как история, умело рассказанная, может дух боевой поднять да огонь лихой в сердцах воинских зажечь, что так для битвы необходим. Вот оно! Пров аж на лавке подпрыгнул да крякнул, так неожиданно пришло к нему решение. И как только он раньше не додумался? Надо так пристроить парня, чтобы и под рукой был, и среди ратников не особо толкался, занятиям воинским помех не чинил. Приказал Пров привести Афоню, закрылся с ним и толковал о чем-то часа два, не меньше. После кликнул писарчука да велел приказ подготовить, согласно которому Афоня в личное услужение к сотнику поступал.

Обязанности у Афони были несложные: коней и оружие в порядке содержать, донесения срочные доставлять, когда и по дому помочь, а вечерами гостей да дочку сотника Василину сказками развлекать. Гостей же сотник стал в дом не просто так звать, а с умыслом тайным. Все больше устраивал он посиделки с друзьями старыми – ветеранами многих войн, которые в нескончаемые, боевые воспоминания вдавались да разные занятные случаи рассказывали. Тут уж Афоня все больше помалкивал да вояк старых с горящими глазами слушал, а Пров про себя радовался, план хитрый удался.

Дочка Прова Василина была красавицей знатной. Глаза огромные, ярко-синие, брови соболиные, коса темно-русая, в руку толщиной, кожа на личике, будто жемчуг розовый светится, стан стройный да гибкий. Многие женихи запольские сватались к Василине, да всем она от ворот поворот давала. Один недостаточно знатен, другой недостаточно богат, третий недостаточно красив. Можно подумать, княжна али сама царевна жениха себе выбирает, а не дочка простого сотника, даже не родовитого. Когда двое из женихов, красавицу не поделив, друг друга поубивали, а еще пара-тройка, желая забыть прекрасную недотрогу, на войну отправились да там и сгинули, поползли по Заполью слухи нехорошие про сотникову дочку.

Кто-то клялся, что своими глазами видел, как она, черной птицей обернувшись, в окно терема вылетала. Кто-то слышал, как она с кем-то разговаривала, а рядом и не было никого. Рассказывали еще, что по ночам происходят в доме сотника странные сборища, причем тогда, когда самого хозяина дома не бывает. В общем, сошлись запольские жители во мнении, что дочка сотника – ведьма. Нашлись добрые люди, что Афоне про то сказали, предупредить хотели, парня жалея. В Заполье народ более образованный был, чем в деревне, сказки Афонины с охотой слушали и относились к сказочнику по-доброму. Да только не поверил Афоня в эти речи, в то время он уже так привык красой Василининой тайком любоваться, что казалась она ему ангелом небесным, никого краше он в жизни своей не видел. И часто думал сказочник, как повезло ему, что стал он слугой сотника Прова, ведь теперь есть у него возможность не только каждый день красавицей восхищаться, но иногда и словом с ней перемолвиться. А разговаривать с дочкой сотника было едва ли не большее удовольствие, чем на нее смотреть. Образована была Василина, не только грамоту знала, но и беседу любую поддержать могла. Говорила с достоинством, без хихиканья глупого да жеманства женского, речь ее плавно, как ручеек, текла. Смеялась Василина редко, все больше улыбалась чуть заметно, лишь в глазах порой огонек лукавый проскальзывал; голос даже на слуг никогда не повышала, говорила всегда тихо, ласково, но любое приказание ее вмиг исполнялось. И такую-то красавицу, милую, нежную, злые люди ведьмой называют! Афоня только головой с досадой качал.

Тем временем в хозяйстве у Прова несчастье приключилось. Конь его любимый вороной, товарищ боевой захворал. Прозвище у коня было Ветер, потому что мог он как ветер лететь, сколько раз ноги его быстрые хозяину жизнь спасали в боях, не сосчитать. Кроме Прова самого, что коня объезжал ежедневно, да Афони, что за ним ухаживал, никого Ветер к себе не подпускал. Сотник берег его пуще собственного глаза, об этом все знали, и никто из слуг не посмел бы близко к коню подойти. А тут каждое утро стоит конь весь в мыле, словно на нем всю ночь скакали; хрипит, глаза кровью налиты. Афоня уж и ночевал в конюшне, ничего не помогало. Ночью все тихо, ни малейший шорох чуткий сон Афони не тревожит, а наутро конь снова весь в мыле, едва с ног не валится. Озаботился Пров, ходит как в воду опущенный. Каких только лекарей к коню не приводил, все руками разводят. Одна лишь бабка-знахарка древняя сказала: «Без нечистого не обошлось». Бабку Пров прогнал, но слухи по городу все равно поползли, и обвинили во всем, конечно, сотникову дочку. Это, мол, она, ведьма, на коня порчу навела. Дошли слухи до воеводы княжеского, вызвал он к себе Прова и говорит: