Книга Имя врага - Ирина Лобусова

Глава 9

Вспышка фотокамеры защелкала с ускоряющейся частотой — раз, другой, третий… По комнате, и без того освещенной ярко, заплясали рваные белесые тени.

В воздухе резко запахло химикатами. Несмотря на то что ни один осмотр места происшествия не обходился без этой вспышки, Емельянов все никак не мог привыкнуть к ней.

По правилам необходимо было сфотографировать все углы в комнате, и Емельянов строго следил, чтобы это четко выполнялось. Особенно сейчас, на таком деле.

— Эй, глянь-ка! — фотограф прекратил щелкать вспышкой и обернулся к Емельянову. — Там, под шкафом, посмотри.

Емельянов опустился на корточки и полез в узкий угол между шкафом и стенкой. Если бы не яркая вспышка фотокамеры, на этот угол никто так и не обратил бы внимания. Но теперь…

Не без труда, покрывшись пылью, сажей и еще чем-то мерзким, черным, похожим на застывший мазут, только вонявший еще больше, Емельянов извлек что-то очень странное. Сначала он никак не мог оторвать взгляд от своей руки, испачканной вязкой гадостью, а уже затем посмотрел на то, что ему удалось добыть.

— Канифоль, — прокомментировал фотограф. — Здесь, в углу, похоже, тряпка валялась, пропитанная канифолью. Ее используют для музыкальных инструментов.

— И где эта тряпка сейчас? — машинально спросил Емельянов.

— Выбросил, скорее всего… — фотограф, не выходя из выбранной для себя роли, картинно пожал плечами. — Вонища от нее еще та… А следы остались…

Отложив в своей памяти эту исчезнувшую тряпку с пятнами, как откладывал все, пока необъяснимое, Емельянов разжал ладонь. На ней лежала измятая профсоюзная книжка, где указывались уплаченные членские взносы. Было понятно, что эту профсоюзную книжку пытались порвать и выбросить.

— Ничего ж себе! — присвистнул фотограф. — Тянет на хорошую статью. Намеренное уничтожение советских документов. Повезло мужику, что он умер. Впаяли бы такое… Мало бы не показалось!

— Похоже, он очень не любил Советский Союз, — вздохнул Емельянов, глядя на первую страницу книжки. Все совпадало — она принадлежала покойному. Емельянов нахмурился.

За спиной раздалось знакомое сопение: это был Сергей Ильич, следователь прокуратуры. Бросив все свои дела, он приехал на место происшествия с опергруппой. В последнее время именно он ездил с Емельяновым все чаще и чаще, и тот уже успел покориться судьбе.

В общем, правила есть правила: Емельянов обернулся к следователю, который даже с каким-то преувеличенным интересом рассматривал профсоюзную книжку:

— Заносить в протокол будем?

— А на кой черт? — Следователь пожал плечами. — Оно тебе надо? Только лишний гембель на голову! И без этого все и так понятно!

Емельянов промолчал, продолжая хмуриться. Всегда по каждому вопросу у него было свое собственное мнение, и чаще всего оно не совпадало с мнением следователя. Ничего не поменялось и в этот раз. Однако именно сейчас Емельянов предпочел промолчать.

Как-то совершенно неожиданно вышло солнце, просто упало прямо в окно. Сквозь призму грязноватого стекла оно раскололось на тысячи ослепительных осколков и осветило и без того залитую ярким электрическим светом комнату. Беспорядок, царивший в ней, стал особенно виден. Емельянову вдруг подумалось, что вот так, в этом беспорядке, хозяин комнаты и предпочел отправиться в вечность. И больше никто не станет здесь убирать…

Все началось ровно три часа назад, когда в дежурную часть поступил сигнал из коммунальной квартиры по Кузнечной. Звонила соседка, переполошенная тетка, которая сказала, что в комнате ее соседа были слышны странные звуки, а когда она постучала в дверь, никто так ей и не ответил. А дверь оказалась запертой изнутри.

Поначалу на ее звонок не отреагировали. Дежурный лениво спросил: — А с чего этот сосед должен был открывать? Может, просто видеть не захотел, и все.

Однако соседка была настойчива. Сосед ее был человек не простой, а всемирно известный скрипач Семен Аркадьевич Лифшиц, артист филармонии. Так как он был холостяком, то попросил соседку следить за порядком.

Тут дежурный насторожился — это уже было совсем другое дело: речь шла о знаменитости. Сигнал был передан в опергруппу. Емельянов с помощниками тут же отправился на место происшествия.

Это был большой пятиэтажный дом на углу Кузнечной, ныне улицы Челюскинцев и Тираспольской. По-новому — улицы 1905 года. В доме этом даже был лифт.

Но Емельянов боялся лифтов с детства, особенно в таких старых домах, поэтому предпочел подняться пешком на четвертый этаж, который оказался довольно-таки высоким, с большой, широкой мраморной лестницей, очень чистой, как он отметил.

В этот полдень дом, как обычно, жил своей жизнью. Гудел старый лифт, жители входили в квартиры и выходили из них. Лаяли собаки, плакали дети, раздавались громкие голоса… Все вокруг было обыденным, мирным, домашним… Ничто не говорило о том, что тут произошла трагедия. Емельянов поневоле задумался: а действительно ли трагедия?

Может, скрипач просто забыл о том, что должна прийти соседка, и ушел, а дверь заклинило так, что ей показалось, будто она заперта изнутри? У творческих людей, особенно музыкантов, всегда ветер в голове…

Емельянов на секунду представил лицо начальства, когда он станет оправдываться за взломанную дверь в присутствии знаменитого скрипача… Однако видение оказалось нечетким и сразу исчезло, что означало — не все так просто, как кажется с первого взгляда. Как-то интуитивно (он знал, что у каждого оперативника это бывает) он почувствовал, что ничего хорошего его не ждет.

— Когда вы соседа в последний раз видели? — спросил Емельянов пожилую женщину, которая и позвонила в милицию. Останавливаясь на каждой площадке, они поднимались вместе.

— Так ночью. Часа в три. На кухне, — ответила она.

— А что он делал в три часа ночи на кухне? — удивился Емельянов.

— Так у него же концерт вчера был, в филармонии. Закончился поздно, часов в одиннадцать, — начала объяснять соседка. — Потом, ну после этого, они всегда гуляют в каком-нибудь ресторане. Вот около трех он вернулся и зашел на кухню.

— А вы чего не спали?

— Бессонница у меня — я услышала, как дверь у соседа хлопнула, ну и пошла воды попить.

«Шпионила, значит», — про себя хмыкнул Емельянов, а вслух произнес:

— Он один жил, так?

— Один, — кивнула соседка.

— А ночью один был, ну или с женщиной пришел?

— Один, — соседка с нескрываемым удивлением посмотрела на него.

— Но он же водил женщин, так? — Емельянов знал, сколько лет скрипачу. Поэтому и допытывался. — Молодой мужчина, 42 года. Жил один.