Книга Сияние «жеможаха» - София Синицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 1954 году было много амнистий, людей освобождали колоннами. Тата Иадова ходила по опустевшим баракам, скучала и плакала: «Ох, разваливается наш Печорлаг!» До 1959 года она работала в комендатуре ИТЛ и с душевной болью наблюдала, как рушится мощный правильный механизм, под звуки оркестров перемалывавший трудовые единицы. Два года Тата прожила в сторожке с Хозяином, зорко охраняя въезд и выезд из опустевшей зоны. Территория лагеря быстро зарастала травой, иван-чаем, зимой за забором с колючей проволокой бегали волки. Когда и сторожку упразднили, Иадова с сокрушённым сердцем уехала в Ленинград, там ей дали комнату недалеко от того дома, где жили Ядовы. Тата пошла проверить, как там девочки, но Муси и Али не было: в квартирах, которые когда-то принадлежали их отцам, а потом уплотнились, ходили совершенно незнакомые люди. Тата осталась одна, она думала, что пережила всех своих врагов: их смыло волной, а она крепко стояла на ногах – седая, сильная, с прямой спиной и хорошей пенсией.
В Татиной коммуналке было много народу, мимо её двадцатиметровой аккуратной комнаты с рюшами и подзорами ходили на цыпочках, но бдительный Хозяин всё слышал и грозно рычал. Справа от Таты жила одинокая мать с Лидочкой, слева – голодный студент. Тата обзывала соседку карлицей-одиночкой, но Лидочке благоволила: угощала слипшейся карамелью. Студента «учила жизни»: оставляла на кухне кастрюлю, полную дивной тушёной капусты, и снимала крышку, парень не выдерживал одуряюще-кислого запаха и клал себе ложечку, надеясь в душе, что соседка специально для него еду оставляет, что ей его жалко и она хочет помочь – инкогнито, как добрый старик у Бальзака. Но Тата не собиралась помогать. Она сыпала в еду слабительное, которое покупала в аптеке у знакомого старенького фармацевта, потом с загадочной улыбкой слушала, как воришка стонет в местах общего пользования и с проклятиями стирает штаны.
В комнате с балконом в аварийном состоянии проживала Зинаида Владимировна, мощью своей не уступавшая Тате. Зинаида питалась жаренной на сале картошкой, она помогала студенту, но не инкогнито: кормила и одалживала рубль, осыпая бранью и насмешками. Тата и Зина были заклятыми врагинями. После двух жарких схваток на кухне они замкнулись и друг с другом не разговаривали; словно тени мамонтов, то одна, то другая проплывали по длинному тёмному коридору. По субботам мамонты ходили в баню, Тата потела в парилке, Зина париться не могла. Зинаида Владимировна весь день просиживала на скамейке среди банного звона, шума, плеска, командовала девушками, зычным окриком улаживала небольшие конфликты, следила за шайками и очередью в душ. На её боках и квадратной спине было несколько длинных рубцов – Зина дошла до Берлина. Зинин муж, будёновец, тяжело болел, лежал в постели. Его хватил удар, когда он ночью, решив ненадолго отлучиться, стал перелезать через жену, а это было непросто. «Через Зинку перелезть – это как через Кордильеры перевалить», – хихикал Лев Абрамович с медалью «За отвагу» и кривой покалеченной ногой; он жил в комнате без окна у сортира, то есть в кладовке.
Весной пионеры встречались с ветеранами. Зину приглашали в школу рассказывать про войну. На встречах говорили в основном учительница и Лев Абрамович, дети читали стихи. Зина сидела на стуле молча, ничего не рассказывала, дома после этих встреч пила водку, сморкалась в рукав.
Тата пережила всех стариков в коммунальной квартире. Одряхлев, она завещала свою комнату Лидочке с тем, чтобы Лидочка приносила ей еду и водила в баню. Лидочка в баню её не водила, кормила одной манной кашей. Она рассказывала собутыльникам, что перед смертью старуха – сморщенная, худенькая – молилась, звала какого-то дедушку и читала стихи на немецком.
Логин Самсонович Евсеев построил себе избушку из брёвен и досок, заготовленных активистом КВЧ. Его старый дом так и остался в яме – расползшейся карстовой пустоте. Хозяин залезал в него через чердак – за молотком, за чугунком. Однажды Логин Самсонович почувствовал слабость: устали ноги, устали руки и голова. Он лёг в сколоченный Гришей гроб – удобный, маленький, уютный – и закрыл глаза. Его душа вылетела в дырку.
Остапыч остался за главного. Стадо одичало. Суровые условия жизни сделали своё дело – вывелась новая порода козлов: неприхотливых, сверх-выносливых, хитрых и сильных. Остапыч дожил до перестройки, побив рекорды козлов-долгожителей. Своим грозным видом он распугивал охотников и грибников. Ходили слухи, что это не сам Остапыч, а его призрак шляется по болотам, наводит страх загробным блеянием, электрическим мерцанием глаз; кто-то говорил, что это всего лишь правнук Остапыча, а привидений не бывает.
Весной 1987 года в Кедровом Шоре в окно одной избы сунул морду белый козёл с мощными рогами, уронил герань, послушал новости с Горбачёвым, покачал с сомнением головой. Но кто это был – Остапыч, его внук или нечистик, мы, к сожалению, не знаем.
Петя Мотовилов после освобождения остался в Печоре, работал в школе учителем литературы, истории и географии. В 1948 году поехал в Ленинград, его взяли в Институт этнографии на должность младшего научного сотрудника. Целый год он пил чай с карамелью «Победа», гулял по прекрасному городу, влюбился в сотрудницу Эрмитажа, читал её Толику «Путешествия Юнкера по Африке», начал диссертацию о скифах. В 1949 Петю снова арестовали и послали осваивать ресурсы полуострова Таймыр. Там он чуть было не отправился в Долину мёртвых, его вернули с полпути врач Нина Ивановна и санитар Нгондуо Дяйкуевич Турдагин. В 1956 году уголовное дело Мотовилова было прекращено за недоказанностью вины, Петя вернулся в Ленинград, бросил диссертацию о скифах, женился на маме Толика, написал диссертацию о шаманизме у нганасан, сдал кандидатский минимум, к защите допущен не был. Мама Толика родила ему дочку. Петя водил детей и внуков в Большой театр кукол и в театр Деммени, покупал в буфете газировку, корзиночки с кремом и всякий раз не забывал сказать, что здесь мог бы работать лучший кукловод Советского Союза Гриша Недоквасов.
Историческая фантасмагория в двух частях
Памяти моего деда, профессора А. А. Синицкого. В блокадном Ленинграде он работал над вакцинами для фронтовых больниц
Памяти моего деда, штурмана Пе-2 Г. И. Поклонцева. Он погиб в 1942 году при выполнении боевого задания
Белой июньской ночью 1942 года конвоец Вася Цветков дремал на вышке отдалённого вологодского лагпункта, который местные называли Мшавой. Гремели птицы, качались лютики, болотница с голой грудью шлёпала гусиными лапами вдоль забора, обтянутого колючей проволокой.
Васе снился дедушка Гермоген Иванович. Вот он в майке и кальсонах, стройный, седой, мускулистый, открывает окно, залезает на подоконник и прыгает вниз. Это не страшно – дедушка выпрыгивает из окна каждое утро: к дому примыкает каретник, на его крыше у дедушки устроена голубятня.
Дедушка поёт бодрую песню, шумит ногами по железу. Раздаётся пронзительный свист. Размахивая шестом, Гермоген Иванович поднимает на крыло своих почтарей, царьков и англичан, николаевских, камышинских и астраханских. Стая кружит над каретным двором, взлетает над параллелями и перпендикулярами, становится чёрными точками и исчезает в василеостровском небе.
