Книга Холмы Смерти - Роберт Говард

* * *

Соломон Кейн уходил к океану, продираясь сквозь заросли, а его провожали навязчивые гипнотические голоса тамтамов. «Древна мудрость нашей земли, — вещали они. — Темен путь ее. Мало кто может следовать ему. И те, что гибнут, служа Черному богу, лишь упрочивают его величие. Беги прочь, человек, если намерен остаться в живых. Но песни нашей тебе не позабыть никогда, — пели они, и над ночными джунглями плыло: — Никогда… никогда… никогда…»

Голоса этой ночи теперь будут тревожить его разум всю жизнь, напоминая, сколь сильно и многолико зло в нашем мире и что лишь во власти человека преумножать добро и справедливость.

Перестук костей

(Перевод с англ. И.Рошаля)

— Хозяин, эгей! — Зычный окрик, порождая зловещее эхо, вдребезги разбил тишину над черным лесом.

— Не шибко уютное местечко, — подметил второй мужчина.

Двое спутников стояли перед дверью таверны, невесть каким образом уцелевшей на заброшенном тракте в лесной глуши.

Приземистое строение, кособокое и с прохудившейся местами крышей, было сложено из вековых замшелых бревен. Маленькие окна, больше похожие на бойницы, были забраны частыми решетками, а дверь изнутри заперта на засов. Прямо над дубовой дверью была приколочена изрядно выцветшая вывеска, на которой было написано что-то по-немецки и изображен расколотый череп.

В глубине дома послышались тяжелые шаркающие шаги, затем дверь со скрипом отворилась, и наружу высунулась бородатая рожа. Здоровенный сутулый мужик отошел назад и жестом предложил посетителям зайти. При этом его унылая физиономия выражала отнюдь не радушие, а, скорее, досаду.

Внутри оказалось неожиданно уютно: тепло горел огонь в большом каменном очаге, а на добротном дубовом столе весело подмигивала свеча.

— Ваши имена? — Похоже, здешний хозяин не отличался разговорчивостью.

— Гастон Л'Армон, — сухо отрекомендовался тот, что был повыше ростом.

— Соломон Кейн, — столь же немногословно представился второй. — Но что, любезный, тебе в имени моем?

— Всякие по Шварцвальду[2]шастают, — буркнул нелюбезный хозяин. — А душегубов ныне развелось — не перевешаешь… Можете сесть за тот стол, еду я сейчас принесу.

Мужчины разместились за предложенным им столом. Даже неискушенный глаз с легкостью распознал бы в них бывалых путешественников, привыкших преодолевать большие расстояния. Назвавшийся Соломоном Кейном был жилист, высок и широкоплеч. Он был облачен в нарочито аскетичное, черное, облегающее одеяние пуританина. Удивительную бледность его неулыбчивого лица еще более оттеняла низко надвинутая на лоб мягкая, с широкими полями, фетровая шляпа без перьев. Его спутник — Гастон Л'Армон — был прямой противоположностью пуританину: сплошные страусовые перья и брабантские кружева, правда грязные и потрепанные. Лицо щеголеватого француза было правильных черт, однако красивым его не позволяло назвать слишком наглое выражение. Кроме того, общее благоприятное впечатление несколько смазывали беспрестанно бегающие глазки, старательно избегающие встречи со взором собеседника.

Достаточно быстро вернувшийся хозяин с грохотом поставил на грубую столешницу еду и вино, а сам с большой кружкой замер за самым дальним столиком, превратившись в какую-то хмурую тень. Крупные черты его лица то совершенно пропадали из виду, то вырисовывались неестественно ярко, когда смолистые поленья в очаге вспыхивали особенно сильно. Впрочем, даже опытному физиономисту было бы трудно составить о нем впечатление, так как все детали надежно скрывала невероятно густая борода, похожая больше на звериный мех. Из дремучих зарослей волос торчал лишь багровый крючковатый нос, нависавший над усами, да поблескивали отражавшие красные блики пламени глаза-бусинки, не мигая пялившиеся на новых постояльцев.

— Ты сам-то кто будешь? — насытившись, поинтересовался разряженный в пух и прах мужчина.

— Хозяин таверны «Раскроенный череп», — угрюмо ответил мужик. Тон, которым это было сказано, враз отбил бы у более робкого человека охоту к дальнейшим расспросам. Однако Л'Армона это ничуть не смутило.

— И много народу останавливается в местечке со столь дурацким названием?

— Немногие появляются во второй раз, — злобно хрюкнул содержатель таверны.

Что-то в выражении его голоса заставило Кейна вздрогнуть, оторваться от кружки с добрым рейнским вином и вперить взгляд своих прозрачных — то ли серых, то ли голубых — глаз в маленькие красные глазки кабатчика в поисках скрытого смысла. Под холодным взглядом англичанина хозяин, однако, потупился и торопливо припал к своей кружке.

— Отправлюсь я, пожалуй, ко сну, — решительно сказал Кейн, залпом допивая вино. — Мне завтра на рассвете вставать.

— Да и я тоже, — поддержал его француз. — Любезный, давай-ка показывай наши покои. Да смотри, чтобы там не было клопов!

Хозяин, ни слова не говоря, взял со стола свечу и повел своих постояльцев по длинному мрачному коридору. Три человеческие фигуры сопровождали зловеще корчившиеся на стенах тени. В неверном свете воскового огарка казалось, что плотный и коренастый хозяин таверны, загораживавший огонек свечи, расплылся еще больше, словно жуткий оборотень.

Кабатчик остановился у одной из дверей и, распахнув ее наружу, жестом предложил мужчинам войти. После того как Кейн и Л'Армон вошли в комнату, хозяин зажег в комнате свечку от той, что держал в руках, и молча удалился, оставив их одних.

Двое людей, которых свела дорога, огляделись кругом, потом посмотрели друг на друга. Обстановка комнаты была непритязательной: две кровати, пара стульев да громоздкий стол. Вся мебель была сколочена из грубо оструганных досок и никак не была украшена.

— Давай посмотрим, нельзя ли как-нибудь запереть дверь? — предложил Соломон Кейн. — Сказать по чести, лицо нашего хозяина не внушает мне большого доверия.

— По крайней мере, скобы для засова тут есть, — ответил Гастон. — Но я нигде не вижу самого засова.

— Ну что же, можно разломать стул и заложить дверь его ножкой… — решил Кейн.

— Mon Dieu! — воскликнул Л'Армон. — Да ты, право, робкий малый, мсье!

Кейн поморщился и довольно резко ответил:

— При чем тут робость? Это просто здравый смысл мне не хочется быть зарезанным во сне, точно свинья на бойне!

— Клянусь гробом Господним! — расхохотался француз. — Да ведь мы и с тобой, мсье, знакомы не более двух часов. И то поскольку мы нынче вечером случайно столкнулись с тобой на старом тракте за час до заката.

Пуританин покачал головой: