Книга Вьюга юности - Ксения Беленкова

– Может, я просто не хочу, чтобы моими поступками управлял желудок, – пожала острыми плечами Светка, игнорируя замысловатую тираду Никиты.

– А я не хочу, чтобы моим желудком управляла мода на худышек, – Саша ловко управлялась с пирожком.

Тут бабушка засобиралась спать. Остальные еще немного посидели, а потом тоже засобирались по домам. Никите же еще предстояло проводить Светку.

Ночная мгла потихоньку рассеивалась, в воздухе вновь закружили снежинки. Светка прижималась к руке Никиты, но его мысли были далеко – они неслись песчаным берегом речушки, впитывая неутомимое тепло прошлого лета…

– Где ты витаешь? – одернула его Светка. – Гляди под ноги, а то как провалишься в Затерянный колодец!

Она захихикала. А Никита поежился и с неожиданной злостью подумал – да провались ты сама…

Глава одиннадцатая

Что скрывает художник?

Стоял высокий ясный день. По небу плыли тонкие мраморные облака, похожие на скелеты доисторических животных. Снег хрустел под ногами, точно недозрелое яблоко. И Саша вдыхала слипающимся от мороза носом колючий январский воздух.

Сегодня она обещала позировать Павлу Львовичу для его новой картины. Прошло уже несколько дней после ее приезда в Истру, а семейная тайна все еще оставалась нетронутой, неразгаданной. Саше казалось, будто она держит в руках ролик скотча и вертит его, пытаясь нащупать место, за которое можно ухватить и потянуть ленту. А скотч все крутится, скользит между пальцами, словно у него нет ни начала, ни конца. Саше совсем не удавалось сосредоточиться. Сколько ни пыталась она выйти на «мысленную рыбалку», перед глазами возникала лишь глянцевая Светка, что вилась вокруг Никиты, как плющ. Ревность так неуместно прокралась в голову, где и так все было битком забито мыслями о семейной тайне – смешала все карты, выкидывая постоянно пиковую даму. Но у Саши сейчас было дело куда важнее, чем борьба с новоявленной соперницей. Ей не терпелось разгадать старинную семейную загадку. Но казалось, поделись она тайной с близкими: спроси у бабушки о причинах маминой лжи или вызови Мишу на серьезный разговор, и все лишь закрутится снова – наворачивая вранье на вранье, как липнут снежинки на снежный ком. А этого она не вынесет. Сейчас ей так хотелось верить в островки правды, до которой ей приходится плыть одной, не чувствуя почвы под ногами. Но заплыв все больше утомлял, забирая последние силы.

Саша никогда толком не умела плавать и в основном рассекала по-собачьи возле берега. Стоило ей отдалиться от суши, как ноги сами собой пытались найти дно. Не ощущая опоры, Саша начинала паниковать. Дыхание сбивалось, руки и ноги переставали слушаться. Наверное, в воде она становилась похожей на насекомое, которое перевернули на спину, и оно никак не может обрести потерянное равновесие: бьется, трепещет, извивается. Саше казалось, что вот-вот она пойдет ко дну. Вода лезла в рот, нос, уши. Еле-еле она догребала до места, где можно было почувствовать ступнями дно, и после уже не отплывала от берега.

Вот и сейчас Саша чувствовала, что больше не может самостоятельно держаться на воде. Но как плыть к берегу, где ее ждут ложь и обман? Ей был необходим спасательный круг, но кто же кинет его человеку, который всем своим видом показывает – я отличный пловец, мне не нужна ничья помощь!..

Саша все давила ногами снежные яблоки, и ей казалось, что она топчется на месте, но вот уже показался старенький забор, окружающий огород Павла Львовича. Засыпанная снегом «Божья коровка» прислонилась к нему ржавеющим боком – видно, давно хозяин не объезжал ее. Саша в последний раз заглотнула ртом холодный воздух и постучала в дверь.

Дома у Павла Львовича был настоящий музей хлама. Копившиеся десятилетиями, если не столетиями, вещицы лежали на полках, тумбах, столах, креслах, стульях и даже по углам – просто на полу. Хотя каждая из них наверняка смогла бы занять достойное место в коллекции какого-нибудь антиквара. Стены были увешаны картинами: все больше – репродукциями. Работы же самого Павла Львовича громоздились в несколько рядов, прилегая к шкафу и серванту. Посреди комнаты, служившей хозяину не только гостиной, но, судя по незаправленной постели, еще и спальней, стоял мольберт. Рядом на табуретах лежали кисти и краски. Пыль мукой висела в воздухе – здесь хотелось чихать. И, несмотря на весь этот беспорядок, дом Павла Львовича казался теплым, уютным и манящим – как манит старинными безделушками заброшенный чердак. Саша села на стул, перебросив через спинку лежавшие на нем свитер и рубашку. Дымка света, ползущая от окна, опустилась ей на плечи.

– Что мне надо делать?

– Просто расслабься. – Павел Львович перекинул ее волосы на одну сторону. – Как же ты стала похожа на мать! Кажется, совсем недавно я рисовал ее – такую же юную. А подумать-то: прошло уже больше двадцати лет…

Затем художник подошел к мольберту и принялся за дело. А Саша тихонько сидела и следила за умелыми и уверенными движениями его руки. И все думала, почему некоторые люди вот так спокойно прячут свой талант в пыльных комнатах, когда он мог бы радовать многих.

– А говорить мне можно? – спросила она, почти не раскрывая рта.

– Конечно! – засмеялся Павел Львович. – Хоть пой.

– Я спросить хочу. – Саша выдохнула и расслабилась. – Почему вы так запросто хороните свой талант? Вашим картинам место в музеях, а не на истринском рынке.

– Ох, не льсти, хитрюга! – прищурился Павел Львович, а потом немного поразмыслил и спросил: – Знаешь, что я думаю по этому поводу?

– Что? – Саша без разрешения подобрала под себя ногу.

– Иногда я думаю о людях. И некоторые из них видятся мне печками, а другие – дровами. – Он не отрывал руки от холста. – Сечешь?

– Не-а!..

Павел Львович улыбнулся и покивал головой. Он оторвал кисть от холста и задумался, подбирая нужные слова, а потом неуверенно попытался объяснить:

– Люди-печки отдают свое тепло направо и налево. Твоими словами – приносят радость. А люди-дрова, так они нужны для того, чтобы эти печки растапливать. И никуда им друг без друга, – он развел руки в стороны, чуть не опрокинув мольберт. – Так вот я, по сути, и есть то самое полено.

– Буратино? – Саша захихикала.

– Да нет – Папа Карло, – подмигнул Павел Львович. – По моему раскладу выходит, что он как раз – полено, а деревянный человечек, созданный им, – печь. Буратино приносит радость, но без рук Папы Карло его и не было бы вовсе.

– А Миша кто? – спросила Саша. – Тогда выходит – он и есть ваш Буратино?

– Хотелось бы мне так думать. Конечно, я не создавал его, но старался направлять, раскрывать его способности. Теперь, как мне кажется, Миша нашел себя – он стал греть. Мои дровишки начинают топиться…

Тогда Саша тоже задумалась. А кто же такая она – Александра Шарабанова – печь или полено? И каким же образом ей стоит приносить пользу, но на ум ничего дельного не приходило. Тотчас в ее размышления прокралась Светка-доска. Хотя, пожалуй, Светка была человеком-кочергой – вечно лезет в печь и чешет дрова своим железным носом. А потом Светку вытеснило воспоминание о тайне, к разгадке которой Саша так и не приблизилась. Павел Львович сказал, что она похожа на мать – неужели это так? Может, нос, рот, глаза у нее и правда были мамины. Но, как оказалось, внутри мама вовсе не тот человек, которого Саша знала с рождения. И опять перед взором завертелся скотч без начала и конца. А потом на миг почудилось, что она захлебывается, и суша плывет где-то далеко над водой – недосягаемая, непонятная…