Книга Баллада о Максе и Амели - Давид Сафир

Макс не стал больше ничего рассказывать. В этом и не было необходимости. Я и без того поняла, что он тогда не просто лаял – он выл. Выл на небо.

– Мне жаль, что так случилось, – сказала я.

Я попыталась потереться своей мордочкой о его морду, чтобы его как-то утешить, однако Макс отпрянул от меня.

– О чем ты жалеешь? О том, что лгала?

– И об этом тоже… Но прежде всего о том, что люди с тобой так обошлись…

– Не люди, а только один человек. Лилли и хозяйка меня любят.

– Но они не помешали твоему хозяину тебя вышвырнуть.

– Они плакали.

– Они были слабыми.

– Хозяин был уж слишком сильным.

– Если бы они тебя и в самом деле любили, они помешали бы ему тебя высадить.

Макс с уязвленным видом отвел взгляд в сторону.

– Люди не любят собак, – заявила я.

– Ты о них ничего не знаешь! – возразил Макс.

– Я вижу, как они обращаются с собаками! И как обошелся с тобой тот мужчина. Ну как ты можешь их защищать? Только из-за того, что человеческий детеныш делился с тобой своей едой? Этого ведь явно недостаточно!

На это у Макса ответа не было. Этот спор я выиграла. Но я понимала, что у того, кто проиграл спор, возникает желание уйти. Макс и в самом деле повернулся и поплелся с опущенной головой прочь.

– Не уходи, – попросила я.

Он, ничего не отвечая, продолжал от меня удаляться.

– Пожалуйста!

Макс не остановился. Я вдруг почувствовала себя брошенной. Макс, должно быть, чувствовал себя точно так же, когда люди вышвырнули его из автомобиля.

– Мы принадлежим друг другу, – с мольбой в голосе сказала я. – Как в твоем сне.

Он с удивленным видом обернулся:

– Ты в это веришь?

Я не знала, что ответить. В данный момент мне хотелось в это верить. Ради того, чтобы он остался со мной. Однако хотеть во что-то верить еще не означает и в самом деле в это верить. Кроме того, это означало, что я снова буду врать Максу. Нет, врать ему я больше не хотела, тем более что я пообещала, что больше не буду этого делать.

– Мне просто подумалось… – сказал Макс, снова отворачиваясь от меня.

– Я в это верю! – поспешно соврала я.

Он посмотрел на меня. Принюхался. Прислушался к моему дыханию. И затем сказал:

– Ты опять врешь, не так ли?

Я не смогла этого не признать:

– Прости.

Но он не смог меня простить.

– Я ошибся. Мы не принадлежим друг другу, – заявил он.

Он пошел прочь. Мне не было никакого смысла идти за ним вслед. Я ему солгала, а затем пообещала, что не буду больше лгать, и опять солгала. От меня теперь еще больше пахло стыдом.

21

Я заскулила.

Заскулила впервые за долгое время.

Я не могла себе раньше даже представить, что когда-нибудь буду несчастнее, чем была на мусорной свалке. Когда Гром напал на меня, у меня еще была, по крайней мере, родина. Сейчас же я была абсолютно одна, без того пса, от которого я – вопреки всякому здравому смыслу – ожидала, что он отведет меня в новый мир. Как долго я смогу выживать в чужой для меня обстановке? Один день? Два?

Тихо скуля, я улеглась у защищенного крышей входа в супермаркет. Едва я умостилась, как из двери вышел толстый мужчина в белой ненастоящей шкуре. Он крикнул, чтобы я убиралась, и пнул меня. Да-да, он меня пнул! Он меня совсем не боялся.

Я была слишком уставшей и отчаявшейся, чтобы себя защищать. Заскулив, с опущенной головой я наугад побрела по улицам в поисках пристанища. От людей я старалась держаться подальше: ведь кто знает, не взбредет ли еще кому-нибудь из них в голову ударить меня ногой?

Лишь один раз я подняла ненадолго взгляд и увидела гору, ненавидящую саму себя. Чувствовала ли и она себя когда-нибудь такой униженной и такой слабой, какой я чувствовала себя в этот момент? Разгневаюсь ли я на себя так сильно, что захочу саму себя поранить?

На мусорной свалке я однажды видела, как маленькая девочка резала себе руки острым краем консервной банки – так, как будто ей хотелось почувствовать что угодно, лишь бы только не свою собственную беспомощность. Я сейчас тоже охотно отвлекла бы себя от мыслей при помощи боли.

Наступила ночь. Воздух, однако, не стал даже чуточку прохладнее. Эта ночь позднего лета была теплее, чем большинство дней года. Некоторое время спустя я уже выбилась из сил и легла у входа в одно из зданий. Я была слишком усталой, чтобы переживать, пнет ли меня кто-то или не пнет и не обожгут ли меня чем-нибудь горячим. И не вспорют ли мне живот ножом.

Мой глаз закрылся. Я буду спать очень долго, пока голод и жажда не станут сильнее усталости и не заставят меня проснуться. Возможно, это была моя последняя осознанная мысль, и я уже больше не проснусь. Однако я была так измождена, что эта мысль не вызвала у меня страха. А потом мне стали сниться сны.

Солнце светит так сильно и ярко, как еще никогда в моей жизни не светило. Ярче, чем оно светило на мусорную свалку. И жарче. Намного жарче. Везде, куда ни посмотрит глаз, – песок. Точнее куда ни посмотрят глаза. Я могу смотреть обоими глазами! Там, где раньше в глазнице под шрамом лишь пульсировала кровь, теперь снова здоровый глаз!

Это мои глаза. И в то же самое время не мои.

Вдалеке я различаю, что песок собрался в барханы, поблескивающие на солнце. Я наступаю на бесчисленные горячие бугорки. Взглянув вниз, я замечаю, что лапы у меня более светлые, чем мне помнится. Почти белые. А еще они больше, чем были раньше.

Это мои лапы, и в то же время не мои.

Моя стая ищет источник воды. Мы все страдаем от жажды. Мы чувствуем вокруг себя запах приближающейся смерти.

Стая состоит из двадцати собак. Мы крупнее Макса, у нас короткая шерсть цветом светлее песка и темно-коричневые морды. Наши тела поджарые. И жилистые. В нашу стаю входят также и люди.

Люди? Как такое может быть? Они выглядят совсем не так, как все те люди, которых я встречала раньше. У них темная кожа, и они втирают пепел себе в кожу лица, чтобы защитить ее от солнца. Мужчины идут впереди, а женщины следуют за ними. Некоторые из женщин держат на руках у груди своих детенышей. Мы, собаки, бежим перед ними, между ними, позади них.

Люди и собаки – они моя стая и в то же время не моя.

Я чувствую запах последней капли сладкого молока, которую высасывает человеческий детеныш из груди своей матери, запах прозрачных крыльев твердотелого жука, которые едва ли не плавятся на солнце, и запах страха смерти. А еще я чувствую запах крови. Моя левая задняя нога болит. Я смотрю назад и вижу, что она гноится.