Книга Жюльетта. Том II - Маркиз Де Сад

— Вы тоже знали его, — сказал он Бернису, — иэто был удивительный человек: никакие молитвы ему не помогали, и он до самогоконца сохранял ясность ума и испустил дух в объятиях племянницы, которуюстрастно любил и которой сказал, что жалеет об отсутствии загробной жизнитолько потому, что это лишает его надежды когда-нибудь соединиться с ней.

— Мне кажется, — заметил кардинал деБернис, — что такие смерти в последнее время становятся довольно частыми,их сделали модными автор «Альзиры» и Даламбер[14].

— Несомненно, — продолжал Альбани, — это признакслабости, когда перед самой смертью человек изменяет своим убеждениям. Неужелиу него не было времени поразмыслить над ними в продолжение жизни? Самыеактивные и светлые годы надо употребить на выбор веры, чтобы потом согласно ейдостойно прожить свою жизнь и умереть. Человек готовит ужасный конец, когдавступает в закат мучимый сомнениями и раздираемый противоречиями. Вы можете наэто возразить, что разлагая организм, агония разрушает также и убеждения. Да,если эти доктрины усвоены слабо и поверхностно, но такого никогда не случается,если они восприняты всем сердцем, если они — плод глубоких и мучительныхразмышлений, так как в этом случае они формируют привычку, которую мы уносим ссобой в могилу.

— Согласна с вами, — подхватила я, обрадовавшисьвозможности продемонстрировать образ своих мыслей знаменитым либертенам, в чьейкомпании оказалась, — и хотя блаженный эгоизм, который является моимкредо, так же как и вашим, лишает нас кое-каких удовольствий, он избавляет насот многих бед в жизни и учит достойно умирать. Не знаю, возможно, это мойвозраст заслоняет от меня тот последний момент, когда я обращусь в прах, изкоторого сотворена, или же все дело в моих твердых принципах, но я смотрю безвсякого страха на неизбежный распад молекул, образующих ныне мое «я». Я знаю,что после смерти мне будет ничуть не хуже, чем было до рождения, и я предамсвое тело земле с тем же спокойствием, с каким получила его от нее.

— А знаете, в чем источник этого спокойствия? —спросил Бернис. — В глубоком презрении, которое вы всегда питали крелигиозному абсурду. Отсюда можно сделать вывод: чем раньше пробудится вголове неверие, тем лучше будет для него.

— Но ведь это не так просто, как может показаться напервый взгляд, — вставила Олимпия.

— Это гораздо легче, чем обычно думают, — ответилАльбани. — Ядовитое дерево надо срубить под самый корень. Если выограничитесь ветками, обязательно появятся новые побеги. Именно в юностиследует искоренить предрассудки, внушенные в детстве. Особенно яростно надовыкорчевывать самый глубокий и стойкий — я имею в виду это бесполезное ипризрачное божество, от гипнотической власти которого надо излечиться как можнораньше.

Бернис задумчиво покачал головой и заговорил так:

— Нет, дорогой Альбани, я не думаю, что эта операциятребует таких уж больших усилий от молодого человека, если он в здравом уме,ибо деистический софизм не просуществует в его голове и четверти часа. Я хочусказать, что только слепой не увидит, что любой бог — это скопище противоречий,нелепостей и несоответствующих действительности атрибутов; хотя он и способенна какое-то время разжечь воображение, он должен восприниматься как глупыйвымысел для любого здравомыслящего человека. Некоторые полагают, будто можнозаткнуть рот тем, кто смеется над идеей Бога, напомнив им, что с самого началаистории все люди на земле признавали какое-нибудь божество, что никто избесчисленных обитателей земли не живет без веры в невидимое и могущественноесущество, служащее объектом поклонения, что, наконец, ни один народ, даже самыйпримитивный, не сомневается в существовании некоей силы, превосходящейчеловеческую природу. Во-первых, я с этим не согласен, но даже если бы это ибыло так, может ли всеобщее убеждение превратить ошибку в истину? Было время,когда люди считали, что Солнце вращается вокруг Земли, которая остаетсянеподвижной, но разве это единодушие сделало ложное представление реальностью?Было время, когда никто не хотел верить в то, что Земля круглая, и редкиесмельчаки, утверждавшие это, жестоко преследовались, а как широко былараспространена вера в ведьм, призраков, домовых, оборотней… Ну разве этивзгляды стали действительностью? Разумеется, нет; но порой даже самым умным ичувствительным людям случается верить в универсальный дух, и они даже не даютсебе труда понять, что очевидность начисто отрицает чудесное свойство,приписываемое Богу. Теперь посмотрим внимательнее на этого якобыдобросердечного отца: велика его семья, и все ее члены, с первого допоследнего, несчастливы. В царстве этого мудрого властителя я вижу, как пороквосседает на вершине славы и почести, а добродетель томится в цепях. Вы можетенапомнить мне о благодеяниях, в коих купаются те, кто признает эту систему, нои в их среде я вижу сонм всевозможных несчастий, на которые они прямо закрываютглаза.

Чтобы как-то объяснить эту нелепость, моим оппонентампридется признать, что этот бесконечно добрый бог, постоянно противореча самомусебе, одной и той же рукой распределяет и добро и зло, но они тут же вспомнят озагробной жизни. На что я отвечу так: уж лучше придумать себе другого богавместо этого творения теологов, ибо ваш бог настолько непоследователен,насколько нелеп и настолько же абсурден, насколько иллюзорен. Ах, как он добр,этот бог, который творит зло и допускает, чтобы его творили другие, бог, символвысшей справедливости, с чьего благословения невинные всегда угнетены,совершенный бог, который творит только неправедные дела! Согласитесь, чтосуществование такого бога скорее вредно, нежели полезно для человечества и что самоеразумное — устранить его навсегда.

— Безумец! — воскликнула я. — Вы же самипорочите и охаиваете пилюли, которыми торгуете: что станет с вашей властью ивластью вашей Священной Коллегии, если все люди начнут мыслить так жефилософски, как вы сами?

— Я очень хорошо понимаю, — сказал Бернис, —что нам приходится дурачить людей, чтобы подчинить их себе. Но из этого неследует, что мы должны обманываться сами. Так в чьих глазах должны мыразоблачать этого идола, если не в глазах наших друзей или философов, которыемыслят подобно нам?

— В таком случае, — заметила Олимпия, — ябыла бы вам очень благодарна, если вы внесете покой в мою душу. Мне прожужжаливсе уши разными доктринами, но ни одна из них меня не удовлетворила — я имею ввиду понятие человеческой свободы. Скажите, Бернис, что вы об этом думаете?

— Ну что ж, я объясню свою точку зрения, — отвечалзнаменитый любовник мадам де Помпадур, — но это потребует от вас полноговнимания, потому что эта тема для женщины может показаться довольноабстрактной.

Свободой мы называем возможность сравнивать различные образыжизни и решать, какой лучше всего подходит для вас. Теперь посмотрим, обладаетили не обладает человек этой возможностью принимать решения? Я готовутверждать, что не имеет и, скорее всего, иметь не может. Все наши мысли берутсвое начало в физических и материальных факторах, которые действуют независимоот нашей воли, так как эти факторы проистекают из нашей внутренней организациии из воздействия на нас внешних предметов; в свою очередь, из этих причинвытекают мотивы, следовательно, воля наша не свободна. Мы пребываем внерешительности перед противоречивыми мотивами, но в момент принятия решения мыничего не решаем — все определяется состоянием наших органов, которые диктуютнам решения, и мы им подчиняемся; выбор между двумя возможностями никогда отнас не зависит»: мы постоянно подчиняемся необходимости, мы ее вечные рабы, и втот самый момент, когда нам кажется, что мы наиболее полно выражаем своюсвободу, мы подвергаемся самому большому насилию. Нерешительность инеуверенность дают нам повод верить в то, что мы свободны, но эта воображаемаясвобода — не что иное, как краткий миг равновесия, в котором оказываются весысудьбы. Решение приходит сразу, как только одна из чаш перевешивает другую, причемне мы сами нарушаем равновесие — это на нас действуют физические объекты,находящиеся вне нас, которые отдают нас на милость обстоятельств, делаютигрушкой естественных сил, как это происходит с животными или растениями. Вседело в нервных флюидах, и разница между негодяем и честным человекомзаключается лишь в степени активности животных инстинктов, составляющих этифлюиды.