Книга Невеста насилия - Звева Казати Модиньяни

К «семье» Лателлы имели отношение и многие достойные представители демократии и правосудия. Естественно, в его организации, как и в других таких же, были и садисты, и извращенцы, и мошенники, на них-то и нацелились моралисты под руководством сенатора Кефевра.

Фрэнк встал, натянул теплый клетчатый халат и спустился на первый этаж. Сырость и леденящая тишина этого бездушного дома подавляли его.

Хосе Висенте сидел за столом в кухне и писал что-то в школьной тетрадке.

— Ты когда-нибудь спишь? — обратился к нему Лателла.

— Примерно так же, как и ты, — ответил гигант, не отрываясь от записей.

— Помешался на цифрах? — пошутил Фрэнк, отодвинул от стола стул и сел напротив Висенте.

— Прикидываю, сколько нужно вдове, чтобы поднять двух детей, — Хосе имел в виду сирот Пертиначе. Он вырос в доме, где о благосостоянии семьи судили по затратам на жизнь. Хотя теперь у него не было недостатка в деньгах, он хорошо знал, сколько стоит хлеб, макароны, молоко, одежда и все прочее.

— Кофе? — предложил он.

— Кофе, — ответил Фрэнк с благодарной улыбкой.

Хосе начал орудовать с кофеваркой.

— Их же надо кормить, одевать, учить, — продолжал он, еле слышно бормоча себе под нос.

— Занесем их в книгу расходов и будем платить месячное пособие вдове, — решил Фрэнк.

За окнами с шумом пронесся порыв ветра, предвещая бурю.

— Может, и так, — поддержал его Доминичи, но голос его при этом был бесстрастен и глух.

Голубоватое газовое пламя лизало кофеварку.

— Кажется, тебя всерьез волнует участь сирот? — удивился Лателла.

— Что правда, то правда, — подтвердил Хосе и выключил газ.

— Так в чем же дело? — спросил Фрэнк, вдыхая аромат закипевшего кофе.

— Может быть, кое-кто уже заботится о них, — сказал Хосе, разливая кофе в белые фарфоровые чашки.

— Я знаю этого человека?

— А как же! Тони Кроче.

Фрэнк нахмурил брови и уставился на дымящийся кофе так, словно там была начертана его судьба.

— Они что — родственники?

— Может, и любовники, — ответил Хосе, соединяя указательные пальцы в недвусмысленном жесте.

— Что за чушь ты несешь, Хосе? — взорвался Фрэнк и перешел на сицилийское наречие.

— Правду говорю. Тони Кроче кузен и, похоже, любовник Аддолораты, вдовы Пертиначе.

Фрэнк поднес чашку к губам и глотнул горькую обжигающую жидкость. Он не спросил, почему Хосе молчал до сих пор и откуда он узнал об этой связи. Фрэнк не высказал никакой реакции. Он не выносил приговор и не оправдывал, не зная фактов. На мгновение ему пришла мысль об убийстве из ревности, но предположение показалось маловероятным, он без колебаний отверг его.

— Нам нужно побольше узнать об этой истории, — посоветовал он, не в его обыкновении было приказывать и повышать голос.

— Я займусь этим, — пообещал Хосе.

Фрэнк допил кофе и постучал пальцами по школьной тетрадке.

— Займись детьми. Им, кажется, действительно нужна помощь.

9

Нэнси показалось, что в дверном проеме появилась гора. Огромный человек попытался протиснуться в комнату. Когда мужчина заговорил, голос его, казалось, доносился из глубокой бочки. Странно, но в этом голосе было что-то располагающее, было что-то привлекательное в этом, на первый взгляд, некрасивом ассиметричном лице с тяжелым подбородком. От этого человека исходила сила и спокойствие.

— Меня зовут Хосе, — представился он, улыбаясь, и Нэнси заметила веселый блеск в темных глазах великана.

— Папа умер, — сообщила она. Неизвестно почему ей пришло в голову, что этот человек был друг Калоджеро.

— Знаю, — сказал незнакомец и погладил ее по волосам большой рукой. На нем был элегантный двубортный пиджак хорошего покроя, который совершенно не сочетался с безвкусным серебристым галстуком.

— Вы знали папу? — спросила Нэнси заинтересованно.

— В некотором смысле, — мужчина внимательно рассматривал комнату.

— Нэнси, кто пришел? — раздался из кухни голос Аддолораты.

— Проходите, — пригласила Нэнси, отступая, чтобы пропустить его.

Хосе на какое-то мгновение заколебался, затем переступил порог. Что-то в огромных глазах девочки поражало и внушало уважение, должно быть, ее необычная серьезность.

— Это папин друг, — крикнула Нэнси матери.

Аддолората выглянула из кухни, вытирая руки о желтый передник. Сэл выглядывал из-за ее спины. Оба смотрели на гостя с обезоруживающим изумлением.

— Садитесь, — пригласила Нэнси, показывая на диван — спальное место Сэла, рядом с раскладным креслом, где спала она.

— Другом я бы себя не назвал, — уточнил Хосе, осторожно располагаясь на диване, который на глазах вдруг словно съежился и оказался крошечным. Нэнси почувствовала необъяснимую симпатию к этому человеку.

— Я вас слушаю, — Аддолората недоуменно смотрела на дочь и перевела взгляд на гостя.

— Дон Франческо Лателла просил меня передать вам, что он глубоко опечален смертью вашего мужа. Примите его соболезнования. — Хосе посмотрел на женщину в трауре и не мог не заметить необыкновенную ее красоту, мягкую печаль и покорность судьбе во взгляде, щемящую бледность лица, обрамленного черными блестящими волосами, собранными на затылке в пучок. Ему трудно было поверить, что эта скорбящая женщина, хрупкая и напуганная — любовница Тони Кроче. Хосе Висенте Доминичи не научился еще принимать жизнь такой, как она есть — с противоречиями, несуразностями, с ее пошлостью и торжеством любовной страсти.

Аддолората и дети вопросительно смотрели на него, цель его посещения была им непонятна.

— Ваш муж невольно спас жизнь этому человеку — дону Франческо Лателле.

— И погиб… — горестно вскрикнула Нэнси.

— Это была страшная, роковая случайность, — покачал головой Доминичи.

Аддолората села на краешек кресла напротив гостя, Сэл встал за ее спиной, Нэнси подумала, что надо бы предложить кофе этому необычному гостю. Мама слишком потрясена, раз забыла законы гостеприимства.

— Приготовить вам кофе? — предложила девочка.

Хосе улыбнулся и облегченно кивнул. Пока девочка занималась кофеваркой, чашками и подносом, гость обратился к матери.

— Дон Франческо перед вами в долгу. А долги платят.

— Существует горе, которое нельзя забыть, и долги, которые нельзя оплатить. Отца детям не вернешь, — глаза ее блестели от гнева, боли и подступивших слез.

Хосе наклонился к ней, чтобы сказать еще несколько слов.

— Когда непоправимое случилось, надо подумать о живых. — Он был немногословен, но ему и так уже казалось, что он говорит слишком много.