Книга Трудное примирение - Линн Грэхем

— Теперь-то я это знаю. Может, ты перестанешь вырываться? — спросил он, сильными руками пресекая ее попытки освободиться. — Я знаю, что у тебя дислексия, но тогда я не знал. Я думал…

— Ты думал, что я неграмотная! — зарыдала она. — Никогда тебе этого не прощу.

— Выслушай меня. — Он придвинул ее к себе. — Я тоже виноват. Я выбрал путь наименьшего сопротивления. Я закрывал глаза на то, что мне не нравилось. Я должен был попробовать тебе помочь. Если бы я попытался, я бы сумел разобраться. Но ты все равно должна была мне сказать, — заключил он.

— Отпусти меня! — кричала она, рыдая от унижения.

— Да ты слышишь, что я тебе говорю? — Он легонько встряхнул ее, и она сразу пришла в себя. — Если бы я знал, если бы я понимал, в чем дело, я бы не раздражался оттого, что ты не пытаешься ничего предпринять. Я ни в чем тебя не обвиняю, понимаешь?

— Ты меня стыдишься! — в отчаянии воскликнула она.

Он медленно встал, прижал ее к себе и, положив руку на ее золотистые волосы, слегка откинул ей голову.

— Совсем нет, — твердо возразил он. — Тут нечего стыдиться. Дислексией страдали Эйнштейн и да Винчи. Если она не помешала им, не помешает и тебе!

— Ах, Люк! — то ли всхлипнула, то ли икнула она и взглянула на него. — Не помешает? Может, мой случай гораздо тяжелее!

— Не понимаю, как я мог быть слеп так долго, — проговорил он. — Ты не ощущаешь направления, ты не различаешь право и лево, тебе трудно наклоняться, а иногда ты кое-что забываешь. — Последнее он произнес шутливо, поддразнивая ее и утешая.

Она все еще дрожала. Потрясение было слишком велико, чтобы она так сразу успокоилась. Растерянная и ослабшая, она зарылась лицом в его пиджак, но в глубине души чувствовала огромное облегчение оттого, что не надо больше притворства, которое изматывало нервы и держало ее в постоянном страхе разоблачения.

— Так ты не сердишься, правда, не сердишься? — пробормотала она.

— Единственное, на что я сержусь, это на то, что ты мне не доверяешь, что не рассказала мне об этом сама, но теперь мы можем обратиться к лучшим специалистам — и я уверен, что тебе помогут. — Отстранив ее от себя, он вытащил платок и вытер ей лицо, улыбнулся, и что-то в этой улыбке заставило ее сердце забиться сильнее. — Глупо было страдать молча. Я должен был знать о твоих трудностях. Мы живем в мире, где умение читать считается само собой разумеющимся. Как тебе удавалось работать в художественной галерее? Я часто задавал себе этот вопрос, — признался он.

— Элейн отпечатала для меня каталог.

Он пригладил ей волосы.

— Секреты, — повторил он, — разрушают взаимопонимание.

— Больше у меня нет секретов, — вздохнула она. — Ты всегда приводишь в порядок мою прическу, чтобы меня успокоить.

— А может, мне это нравится. Такое тебе не приходило в голову? — поддразнил он ее, хрипловатый голос его слегка дрогнул, когда он взглянул на нее.

Ей показалось, что из воздуха разом исчез весь кислород. Ее пронзило острое желание. Груди стало тесно в шелковой оболочке, трепетная плоть набухла, соски превратились в налитые мукой тугие почки. Это был слепой зов тела, такой мощный, что она затрепетала.

Он убрал руку с ее волос и отступил назад.

— Уже поздно. Тебе пора в постель, — строго сказал он. — Если ты не пойдешь сама, придется тебя отвести.

Щеки ее пылали. Она покорно поплелась назад на ватных ногах. Она не могла оторвать глаз от его бронзового лица. Она была уверена в его горячем ответном желании, скрытом под маской спокойствия. Она желала его. Она не могла припомнить ничего равного по силе испытываемому ею сейчас влечению. Это смущало ее, ей было стыдно.

— Я жду важного звонка, — сказал он и, поймав ее удивленный взгляд, коротко пояснил: — Разница во времени.

Она не могла себе представить, чтобы Люк стал ждать какого-то звонка, каким бы важным он ни был. Люди звонили, когда было удобно ему, а не им. Не отрывая от него взгляда, она ощупью нашла дверь и распахнула ее.

— Я правда отлично себя чувствую, — заверила она его, наконец придя в себя, и вышла в холл.

Несмотря на то что она уже принимала ванну, Кэтрин решила еще раз освежиться под душем. Через пятнадцать минут, от души намазавшись благоухающим кремом, который нашла на полке в смежной со спальней ванной, она натянула полупрозрачную рубашку персикового цвета, лежавшую поперек кровати, нырнула под одеяло и, затаив дыхание, стала ждать Люка.

Минуты бежали одна за другой. Она с нежностью вспоминала о том, как замечательно он успокаивал ее насчет дислексии. Но он прав. Ей надо было давным-давно во всем ему признаться. Он бы понял. Теперь она это знала и сожалела о своей скрытности и всех своих уловках, она чувствовала себя ужасно виноватой, что так обманывала его.

Погруженная в эти размышления, она задремала, и ей привиделся сон. Сон был очень странный. Она что-то писала на поверхности зеркала… и горько при этом плакала, к тому же отражение ее собственного несчастного лица только затрудняло ей задачу. Это видение было столь мучительно, что ей захотелось кричать, она внезапно проснулась, по щекам у нее текли слезы.

Кто-то уже успел выключить свет в ее спальне. Быть может, этот сон — мостик между забытым ею прошлым и настоящим. Она снова откинулась на подушки, пытаясь удержать его в памяти и обдумать, но он растаял. Ей запомнилось только ощущение страдания, невыносимого страдания и невозвратной потери.

Она снова побрела в ванную, умыла лицо и вытерла его полотенцем. Кто же выключил свет? Должно быть, Люк. Он заходил к ней, а она спала. Она прижала ослабевшую руку ко лбу, стук в висках лишь немного ослаб. Полностью заглушить эту неожиданную, отчаянную до слез потребность быть с ним было невозможно.

Она сделала шаг к двери, которая, как она полагала, соединяет его спальню с ее. Обнаружив, что та заперта, она нахмурилась и вышла в галерею, едва ли имея представление о том, который теперь час. В его спальне, когда она вошла, было темно, но из приоткрытой двери ванной падал свет. Она услышала, как льется вода, и улыбнулась. Должно быть, не очень поздно. Тихо, как мышка, она скользнула в постель.

Шум воды прекратился, и почти тотчас же погас свет. Секунду-другую спустя раздвинулись занавески, Люк открыл окно и встал перед ним, вытирая волосы, — прекрасный, обнаженный, залитый лунным светом.

Он легко мог простудиться, но ей не хотелось сейчас обнаруживать свое присутствие. Под мягкой загорелой кожей на спине играли крепкие мышцы. У нее пересохло во рту. Почувствовав себя соглядатаем, она закрыла глаза. Матрас под ней почти не промялся, и три четверти пространства на нем оставались свободны.

Повернувшись, чтобы поправить подушку, он неожиданно для себя наткнулся на нее.

— Dio!

Она не успела его остановить, и он зажег лампочку над кроватью.

Держась одной рукой за спинку кровати, он с изумлением посмотрел на нее.