Книга «Я хотел служить народу...»: Проза. Пьесы. Письма. Образ писателя - Михаил Афанасьевич Булгаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Извини за неряшливое письмо.
Писал ночью, так же как и «Ренессанс». Накорябал на скорую руку черт знает что. Противно читать.
Переутомился я до того, что дальше некуда.
Письма правительству и А. М. Горькому
Секретарю ЦИК Союза ССР
Авелю Софроновичу Енукидзе
Ввиду того, что абсолютная неприемлемость моих произведений для советской общественности очевидна,
ввиду того, что совершившееся полное запрещение моих произведений в СССР обрекает меня на гибель,
ввиду того, что уничтожение меня как писателя уже повлекло за собой материальную катастрофу (отсутствие у меня сбережений, невозможность платить налог и невозможность жить, начиная со следующего месяца, могут быть документально доказаны).
При безмерном утомлении,
бесплодности всяких попыток
обращаюсь в верховный орган Союза — Центр. Исполнительный Комитет СССР и прошу
разрешить мне вместе с женою моей Любовию Евгениевной Булгаковой[59] выехать за границу на тот срок, который Правительство Союза найдет нужным назначить мне.
Михаил Афанасьевич Булгаков
(автор пьес «Дни Турбиных», «Бег» и других)
3. IX.1929 г.
Москва.
А. М. Горькому
3. IX.1929 г.
Многоуважаемый
Алексей Максимович!
Я подал Правительству СССР прошение о том, чтобы мне с женой разрешили покинуть пределы СССР на тот срок, какой мне будет назначен.
Прошу Вас, Алексей Максимович, поддержать мое ходатайство. Я хотел в подробном письме изложить Вам все, что происходит со мной, но мое утомление, безнадежность безмерны. Не могу ничего писать.
Все запрещено, я разорен, затравлен, в полном одиночестве.
Зачем держать писателя в стране, где его произведения не могут существовать? Прошу о гуманной резолюций — отпустить меня.
Уважающий Вас М. Булгаков
Убедительно прошу уведомить меня о получении этого письма.
28. IX.1929 г.
Многоуважаемый
Алексей Максимович!
Евгений Иванович Замятин сообщил мне, что Вы мое письмо получили, но что Вам желательно иметь копию его.
Копии у меня нет, письмо же мое было приблизительно такого содержания:
«Я подал через А. И. Свидерского Правительству СССР заявление, в котором прошу обратить внимание на мое невыносимое положение и разрешить мне вместе с женой моей Любовию Евгениевной Булгаковой выехать в отпуск за границу на тот срок, который Правительству будет угодно мне назначить.
Я хотел написать Вам подробно о том, что со мною происходит, но безмерная моя усталость уже не дает мне работать.
Одно могу сказать: зачем задерживают в СССР писателя, произведения которого существовать в СССР не могут? Чтобы обречь его на гибель?
Прошу о гуманной резолюции — отпустить меня. Вас убедительно прошу ходатайствовать за меня.
Прошу не отказать в любезности сообщить, получено ли Вами это письмо».
К этому письму теперь мне хотелось бы добавить следующее:
Все мои пьесы запрещены,
нигде ни одной строки моей не напечатают,
никакой готовой работы у меня нет, ни копейки авторского гонорара ниоткуда не поступает,
ни одно учреждение, ни одно лицо на мои заявления не отвечает,
словом — все, что написано мной за 10 лет работы в СССР, уничтожено. Остается уничтожить последнее, что осталось — меня самого. Прошу вынести гуманное решение — отпустить меня!
Уважающий Вас
М. Булгаков
Правительству СССР
[От]Михаила Афанасьевича Булгакова
(Москва, Б. Пироговская, 35-а, кв. 6)
Я обращаюсь к Правительству СССР со следующим письмом:
1
После того, как все мои произведения были запрещены, среди многих граждан, которым я известен как писатель, стали раздаваться голоса, подающие мне один и тот же совет:
Сочинить «коммунистическую пьесу» (в кавычках я привожу цитаты), а кроме того, обратиться к Правительству СССР с покаянным письмом, содержащим в себе отказ от прежних моих взглядов, высказанных мною в литературных произведениях, и уверения в том, что отныне я буду работать, как преданный идее коммунизма писатель-попутчик.
Цель: спастись от гонений, нищеты и неизбежной гибели в финале.
Этого совета я не послушался. Навряд ли мне удалось бы предстать перед Правительством СССР в выгодном свете, написав лживое письмо, представляющее собой неопрятный и к тому же наивный политический курбет. Попыток же сочинить коммунистическую пьесу я даже не производил, зная заведомо, что такая пьеса у меня не выйдет.
Созревшее во мне желание прекратить мои писательские мучения заставляет меня обратиться к Правительству СССР с письмом правдивым.
2
Произведя анализ моих альбомов вырезок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Их них: похвальных — было 3, враждебно-ругательных — 298.
Последние 298 представляют собой зеркальное отражение моей писательской жизни.
Героя моей пьесы «Дни Турбиных» Алексея Турбина печатно в стихах называли «СУКИНЫМ СЫНОМ», а автора пьесы рекомендовали как «одержимого СОБАЧЬЕЙ СТАРОСТЬЮ». Обо мне писали, как о «литературном УБОРЩИКЕ, подбирающем объедки после того, как НАБЛЕВАЛА дюжина гостей».
Писали так:
«…МИШКА Булгаков, кум мой, ТОЖЕ, ИЗВИНИТЕ ЗА ВЫРАЖЕНИЕ, ПИСАТЕЛЬ, В ЗАЛЕЖАЛОМ МУСОРЕ шарит… Что это, спрашиваю, братишечка, МУРЛО у тебя… Я человек деликатный, возьми да и ХРЯСНИ ЕГО ТАЗОМ ПО ЗАТЫЛКУ… Обывателю мы без Турбиных вроде как БЮСТГАЛЬТЕР СОБАКЕ без нужды… Нашелся СУКИН СЫН, НАШЕЛСЯ ТУРБИН, ЧТОБ ЕМУ НИ СБОРОВ, НИ УСПЕХА…» («Жизнь ИСКУССТВА», № 44―1927 г.).
Писали «О Булгакове, который чем был, тем и останется, НОВОБУРЖУАЗНЫМ ОТРОДЬЕМ, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы». («Комс. правда», 14/X―1926 г.).
Сообщали, что мне нравится «АТМОСФЕРА СОБАЧЬЕЙ СВАДЬБЫ вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля» (А. Луначарский, «Известия», 8/Х―1926 г.), и что от моей пьесы «Дни Турбиных» идет «ВОНЬ» (Стенограмма совещания при Агитпропе в мае 1927 г), и так далее, и так далее…
Спешу сообщить, что цитирую я отнюдь не с тем, чтобы жаловаться на критику или вступать в какую бы то ни было полемику. Моя цель — гораздо серьезнее.
Я доказываю с документами в руках, что вся пресса СССР, а с нею вместе и все учреждения, которым поручен контроль репертуара, в течение всех лет моей литературной работы единодушно и с НЕОБЫКНОВЕННОЙ ЯРОСТЬЮ доказывали, что произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать.
И я заявляю, что пресса СССР СОВЕРШЕННО ПРАВА.
3
Отправной точкой этого письма для меня послужит мой памфлет «Багровый Остров».
Вся критика СССР, без исключений, встретила эту пьесу заявлением, что она «бездарна, беззуба, убога» и что она представляет «пасквиль на революцию».
Единодушие было полное, но нарушено оно было внезапно и совершенно удивительно.
В № 12 «Реперт. Бюлл.» (1928 г.) появилась рецензия П. Новицкого, в которой было
