Книга Вся правда о Муллинерах (сборник) - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

 — Кому надевали слюнявчик? — гремел великолепный голос (заметим, что даже шепот епископа оглашал весь храм). — Кого вырвало за ужином?

 Викарий задрожал. Лицо его стало темно-лиловым.

 — С индейкой что-то случилось, — выговорил он.

 — Еще бы! Вы ее слопали, вот что с ней случилось. Если бы вы заботились о душе так, как заботитесь об утробе, вы были бы епископом.

 — Да?

 — Нет, что это я! У вас бы мозгов не хватило. Викарий зловеще засмеялся.

 — Мозгов! Нет, это бесподобно! Мы прекрасно знаем, как становятся епископом.

 — Что вы имеете в виду?

 — Вот вы — епископ. Не будем спрашивать, чему вы этим обязаны.

 — То есть как?

 — Так. Не будем.

 — Почему?

 — Потому. Вам же лучше!

 Этого епископ не выдержал. Лицо его перекосилось, он шагнул вперед — но Августин вскочил в комнату.

 — Ну, ну, ну, ну! — сказал он. — Ну-ну-ну-ну-ну! Епископ и викарий воззрились на него.

 — Не надо! — заметил мой племянник.

 Первым опомнился викарий.

 — Кто вас сюда пустил? — заорал он. — Почему вы скачете? Вы что, клоун?

 Августин смело встретил его взгляд.

 — Нет, — отвечал он, — я священник. А потому мне больно, когда священнослужители, мало того — бывшие друзья, забывают о дружбе и о сане. Это дурно. Это очень дурно, мои дорогие.

 Викарий закусил губу. Епископ опустил голову. Августин положил руки им на плечи.

 — Разве можно так кричать? — спросил он.

 — Это не я, — сказал викарий, — это он начал.

 — Ну и что? — возразил мой племянник, останавливая жестом епископа. — Будьте благоразумны. Уважайте правила спора. Помягче, полегче, поучтивей. Вы считаете, — обратился он к епископу, — что у нашего друга слишком узорные ризы?

 — Да. И не уступлю.

 — Допустим. Но что такое узор перед истинной дружбой? Подумайте немного. Вы вместе учились. С ним, с нашим славным хозяином, играли вы на лужайке, с ним метали перья на уроке. Неужели все это ничего не значит для вас? Неужели память молчит?

 Викарий вытирал слезы. Епископ искал платок. Все молчали.

 — Прости меня, — сказал наконец епископ.

 — Нет, ты меня прости, — сказал викарий.

 — Знаешь, индейка протухла. Помню, я еще удивлялся, зачем подают такую гадость.

 — Когда ты положил эту мышь, ты совершил подвиг. Тебя бы тогда и сделать епископом.

 — Пирог!

 — Слон!

 Они обнялись.

 — Вот так-то, — одобрил Августин. — Все в порядке?

 — Да-да! — воскликнул викарий.

 — В высшей степени, — подтвердил епископ. — Носи что хочешь, Пирог, тебе виднее.

 — Нет-нет! Я был не прав. Зачем вообще эти вышивки?

 — Пирог, мой дорогой…

 — Не беспокойся, Слон! Мне совершенно все равно, есть они или нет.

 — Какой человек! — Епископ закашлялся и помолчал, чтоб хоть немного скрыть свои восторги. — Пойду-ка погляжу, где моя жена. Они гуляют с твоей дочерью.

 — Вон, возвращаются.

 — А, вижу! Красивая у тебя дочь… Августин хлопнул его по плечу.

 — Золотые слова, епиша! Лучшая девушка на свете. Я ее люблю, и, спешу сказать, взаимно. Недостает отцовского благословения. Тогда уж огласили бы в церкви. Ну как?

 Викарий подпрыгнул, словно его укололи. Как многие викарии, он недолюбливал простых священников, а моего племянника считал самым жалким из этого презренного класса.

 — Что?! — воскликнул он.

 — Превосходнейшая мысль, — умилился епископ. — Я бы сказал, перл мудрости.

 — Моя дочь — за простым священником!

 — Кто им не был? Ты — был, Пирог.

 — Да, но не таким.

 — Конечно. И я таким не был. Куда нам с тобой! Я в жизни своей не встречал такого замечательного юноши. Знаешь ли ты, что меньше часа назад он с удивительной смелостью и поразительной ловкостью спас меня от мерзкой собаки в черных пятнах? Я буквально погибал, когда этот молодой человек быстро, четко, мудро угодил в нее камнем.

 Викарий явственно боролся с каким-то сильным чувством.

 — В черных пятнах? — уточнил он.

 — Черных, как ночь. Но не черней ее души.

 — Угодил камнем?

 — Еще как!

 Викарий протянул Августину руку.

 — Маллинер, — сказал он, — я этого не знал. Теперь, когда я знаю, у меня нет возражений. Именно эта собака цапнула меня за ногу во второе воскресенье перед Великим постом, когда я гулял по берегу, сочиняя проповедь о некоторых проявлениях так называемого духа времени. Женитесь, я разрешаю. Да обретет моя дочь то счастье, которое может дать ей такой муж.

 Ответив с должным чувством, Августин ушел, а за ним — и епископ, молчаливый, если не мрачный.

 — Я очень обязан вам, Маллинер, — через какое-то время сказал он.

 — Ну что вы! — воскликнул Августин. — Что вы, что вы!

 — Обязан. Вы спасли меня от большой беды. Если бы вы не вскочили в комнату, я бы дал ему в глаз.

 — Наш дорогой викарий может довести, — согласился Августин.

 — Я уже стиснул руку, сжал кулак, приноровился — и тут вы. Страшно подумать, что было бы, если бы не такт, удивительный в ваши годы. Меня могли лишить сана. — Он вздрогнул. — Меня бы выгнали из клуба. Но, — он погладил Августина по плечу, — не будем гадать! Не будем строить мрачные домыслы.