Книга «Искусство и сама жизнь»: Избранные письма - Винсент Ван Гог

проявляется по-другому, здесь хозяйствуют и работают на земле не так, как в наших северных полях и вересковых пустошах. Я много думаю о Голландии и о нашей далекой юности – именно потому, что здесь все такое деревенское. Но, как ты понимаешь, я старею, жизнь летит быстрее, все серьезнее становятся обязанности, все острее стоит вопрос о том, чтобы работать, наверстывая упущенное, все сложнее проживать каждый день, а будущее выглядит все загадочнее и, право же, все мрачнее.

Надеюсь, на днях я напишу и матери. Мы в большом долгу перед тобой, ведь ты так преданно ухаживаешь за ней, чтобы как можно дольше сохранять ее для нас.

Мне кажется, Тео сейчас должен быть счастлив, хотя представляю, сколько беспокойства принесли им дни бдения до и после. Впрочем, я отчасти делил эти тревоги с ними. Судя по тому, что пишет Йо, она держится храбро и полна жизни. Вот так и следует всегда вести себя. Я очень люблю своего друга Гогена за то, что он нашел способ производить разом и детей, и картины; сейчас ему очень тяжело, он в тревоге из-за того, что с одним из детей случилось несчастье, а он не в силах прийти на помощь.

Видела ли ты Эмиля Бернара? Я бы очень хотел, чтобы он в скором времени пришел посмотреть на мои картины; я должен написать ему, но как раз в эти дни жду от него письма. Должно быть, ему нелегко изворачиваться, ведь это прирожденный парижанин; для меня он – пример живости, словно сошедший со страниц Доде, но куда менее зрелый и цельный.

И все же, дорогая сестра, насколько практичнее и основательнее смотрят на жизнь врачи, механики, многие другие по сравнению с художниками! Порой я глубоко вздыхаю, понимая, что обязан быть куда лучше, чем я есть. Умолкаю, чтобы не прийти в уныние. В конце концов, невозможно вернуться в прошлое, а наше прошлое во многом определяет будущее. Надеюсь, ты увидишь много прекрасного, главное же, чтобы ты хорошо себя чувствовала.

Читала ли ты что-нибудь в последние дни или вообще в последнее время? Я не читаю совсем ничего.

Если у тебя появятся свободные полчаса, очень прошу, напиши, что у тебя нового. Мысленно крепко обнимаю тебя.

Всегда твой Винсент

Главное, скажи, чтó ты думаешь об Исааксоне, я очень хорошо думаю о нем и горячо рекомендую его тебе.

849. Br. 1990: 850, CL: 623a. Джону Питеру Расселлу. Сен-Реми-де-Прованс, суббота, 1 февраля 1890

Дорогой друг Расселл,

посылаю сегодня небольшой сверток фотографий с картин Милле, которые, возможно, неизвестны Вам.

Мы с братом дарим Вам это на добрую память. Знаете ли Вы, что с тех пор мой брат женился и как раз в эти дни ждет первенца? Пусть все будет хорошо – у него очень славная жена-голландка.

Мне очень приятно писать Вам после долгого молчания. Помните ли Вы то время, когда мы почти одновременно – кажется, Вы первый, а я вслед за Вами – познакомились с другом Гогеном? Он все сражается, храбрец, – в одиночку или почти в одиночку. Уверен, что вы не забываете о нем.

Мы с ним по-прежнему друзья, заверяю Вас, но, возможно, Вы не знаете, что я болен, у меня не раз были серьезные нервные припадки и бред. Это стало причиной того, что мы расстались, так как мне пришлось лечь в клинику для душевнобольных. Но до того – сколько раз мы говорили о Вас! Гоген сейчас живет с одним из моих соотечественников, по имени де Хан; де Хан его очень хвалит и неплохо с ним уживается.

Вы найдете у двадцатников статьи о моих картинах. Уверяю Вас, я много вынес из рассказов Гогена о рисовании и очень, очень высоко ценю то, как он любит природу. Ибо, на мой взгляд, он стоит еще выше как человек, чем как художник. Как Ваши дела? Работаете ли Вы так же много, как раньше?

Болезнь – не повод для радости, и, однако, я не имею права жаловаться: мне кажется, природа устроила так, что болезнь – это способ встряхнуть нас, вылечить нас, а не абсолютное зло.

Если будете в Париже, возьмите, если захотите, одну из моих картин у брата, если Вы не оставили идею когда-нибудь собрать коллекцию для своей родины. Вы ведь не забыли, что я и раньше уже говорил Вам: мне очень хотелось бы подарить Вам картину для этой цели. Как поживает друг Макнайт? Если он по-прежнему живет с Вами или с Вами живут другие, кого я имел удовольствие знать, передайте им привет от меня. Главное же, передавайте привет г-же Расселл. Мысленно жму руку и остаюсь

Ваш Винсент Ван Гог

писать:

Доктору Пейрону

Сен-Реми-ан-Прованс

850. Br. 1990: 851, CL: 625. Тео Ван Гогу. Сен-Реми-де-Прованс, суббота, 1 февраля 1890

Дорогой Тео,

сегодня я узнал хорошую новость: ты наконец стал отцом, для Йо миновало самое трудное время и малыш чувствует себя хорошо. Мне тоже приятно и радостно, настолько, что я не могу выразить этого словами. Браво! А как, должно быть, счастлива мать! От нее я получил вчера письмо, довольно длинное и очень спокойное. Вот чего я желал так долго. Само собой, что в эти дни я часто думал о вас и очень тронут тем, что Йо прошлым вечером смогла написать мне. Как храбро и невозмутимо держится она перед грозящей ей опасностью! Это очень тронуло меня. Это во многом помогает мне забыть о нескольких последних днях, когда я лежал больной, с помутившейся головой, не зная, где я.

Меня до крайности поразила присланная тобой статья о моих картинах, – само собой, я надеюсь и впредь думать, что не пишу так, а скорее вижу в этом образец того, как надо писать. Статья совершенно справедливо указывает на белое пятно, которое следует заполнить. Думаю, автор написал ее, чтобы вывести на верный путь не только меня, но и других импрессионистов, и даже для того, чтобы мы совершили прорыв в нужном месте. Он предлагает коллективное «я» – идеал как для других, так и для меня. Он просто говорит мне, что везде, если угодно, встречается хорошее – среди прочего и в моих работах, столь несовершенных. Здесь есть нечто утешительное, я это ценю и надеюсь выразить свою признательность. Но надо понимать, что я не тот, на кого можно взвалить такой труд, автор сосредоточился на мне, и я, само собой, чувствую себя польщенным, на мой взгляд, статья так же преувеличена, как одна заметка Исааксона про тебя, – сегодня, мол, художники оставляют споры, и серьезное движение зарождается без шума в маленьком магазине на бульваре Монмартр. Признаю, что высказаться, выразить себя иным образом очень трудно – и точно так же невозможно написать то, что видишь, – а потому не собираюсь критиковать за смелость Исааксона и других критиков, но что касается нас, видишь ли, мы отчасти позируем им, как модели, и это долг и труд, наподобие любого другого. И поэтому, если мы получим ту или иную известность, следует сохранять спокойствие и по возможности здравомыслие. Почему бы не отнести, С ЕЩЕ БОЛЬШИМ ОСНОВАНИЕМ, его слова о моих подсолнухах к превосходным, совершенным штокрозам Квоста и к его желтым ирисам, к великолепным пионам Жаннена? Мы оба, ты и я, предвидим, что похвалы должны иметь оборотную сторону, реверс медали. Но я охотно признаю, что очень признателен за эту статью или, скорее, «сердечно рад», как поется в песне о параде; такие вещи бывают нужны, как бывают нужны медали. Затем, статьи вроде этой имеют ценность сами по себе, как произведения критического искусства, и потому я нахожу ее достойной уважения; автор обязан говорить восторженно, обобщать выводы и т. д.

Но с самого начала следует подумать о том, чтобы не слишком глубоко погружать твою молодую семью в среду людей искусства. Старик Гупиль умело руководил своим семейством в парижских джунглях, и я думаю, что ты будешь часто вспоминать о нем. Все очень изменилось, сегодня его холодное высокомерие покоробило бы, но его стойкость перед столькими бурями кое-что да значила.

Гоген предлагал, правда в очень туманных выражениях, устроить мастерскую и записать на его имя – он, де Хан и я, но говорил, что будет до конца проталкивать