Книга По следам "Турецкого гамбита", или Русская "полупобеда" 1878 года - Игорь Козлов

Антиавстрийские настроения Александра III осложняли перспективы утверждения России в зоне черноморских проливов, однако и Средиземноморская Антанта не могла стать для этого существенным сдерживающим фактором. Сам Солсбери скептически оценивал австро-англо-итальянский альянс, заявляя, что «соглашение не гарантирует ничего сверх того, что было обеспечено ранее другими соглашениями»[1623]. Верное своим традициям английское правительство полностью сохранило за собой свободу действий, предпочитая договариваться в каждой конкретной ситуации. И наступавшее последнее десятилетие XIX в. все это только подтвердило.

О планах захвата Босфора

В 80-х и 90-х гг. XIX в. в России часто обращались к анализу итогов последней русско-турецкой войны и перспектив утверждения России в зоне черноморских проливов. Особый интерес представляют суждения тех дипломатов и военных, которые были непосредственно знакомы с данной проблематикой. Так, в 1888 г. А. С. Иониным была составлена записка по поводу последней войны с Турцией, которую позднее прокомментировал Д. А. Капнист[1624]. Один из основных выводов этих дипломатов звучал так же, как и у А. И. Нелидова: в будущем правительство обязано избежать грубейших просчетов 1876–1878 гг. По мнению Капниста, Берлинский трактат оказался более выгоден России, «чем Сан-Стефанский, который обижал греков и сербов в интересах Болгарии, отделенной от наших границ румынской Добруджей». Как и многие, Капнист считал, что Россия вполне могла бы удовлетвориться двумя фортами по обе стороны Босфора. «Пусть Константинополь станет свободным городом, пусть Дарданеллы перейдут в руки того из народов Балканского полуострова, которому удастся ими завладеть, — какое нам до этого дело; “ключ от дома” был бы у нас в руках». Припомнив слова генерал-фельдмаршала Паскевича, утверждавшего, что дорога в Константинополь ведет через Вену, Капнист полагал, «что с тех пор история изменила этот путь: теперь надо идти через Берлин»[1625]. В разумном союзе с Германией Капнист видел залог успеха в решении задачи овладения Босфором.

Ознакомившись в начале декабря 1890 г. с запиской Капниста, Ламздорф так прокомментировал ее в своем дневнике:

«Если бы, вместо того чтобы сентиментальничать и разыгрывать в угоду славянофильским утопиям бескорыстие в сфере действительно русских интересов, мы хорошенько поразмыслили бы перед войной 1877 г., следовало бы, создавая Болгарию, поделить Румынию между Австрией и нами. Когда-то подобное соглашение с венским кабинетом при поддержке Германии было возможным. Бог знает, представится ли еще когда-нибудь подобная возможность. Этот злосчастный Сан-Стефанский договор, отдавший Добруджу Румынии и отделивший нас от освобожденной нашей кровью страны, был настоящим предательством интересов России (подчеркнуто мной. — И.К.). Право, надо быть недалеким и до глупости простодушным, чтобы основывать свою власть и свое влияние на одних только узах благодарности. И какой благодарности? Попробуйте убедить кого-либо в том, что Россия вела разорительную, стоившую 100 000 жизней войну исключительно для того, чтобы освободить этих несчастных братушек, которые десять лет спустя ясно ей доказали, кто они такие. Очевидно, одновременно стремление, елико возможно, усилить свое влияние на Балканском полуострове, но, как и всякий не вполне законный и добросовестный поступок, это должно было роковым образом завести нас в тупик. Похоже, мы обманывали Австрию, но при этом мы не обеспечили себе никакой поддержки и даже не подготовили достаточных средств. Что касается населяющих полуостров национальностей, то мы обидели греков и сербов ради болгар, а затем оттолкнули от себя последних, дав им хорошо почувствовать, что освобождены они не ради их прекрасных глаз, а для того чтобы пользоваться ими в своих интересах. Ждите после этого благодарности и рассчитывайте на нее как на главный, если не единственный, способ оказывать влияние!»[1626].

Согласитесь, — весьма резкая оценка как прошедшей русско-турецкой войны, так и всей российской балканской политики 70-80-х гг. И особенно примечательно то, что вышла она из-под пера первого помощника министра иностранных дел России в тот момент, когда на Ближнем Востоке разгорались первые огни нового кризиса.

В рассматриваемый период в российских государственных кругах было два основных энтузиаста захвата черноморских проливов: в Петербурге — начальник Главного штаба Н. Н. Обручев, а в Константинополе — посол А. И. Нелидов. В 1892–1897 гг. в сообщениях Нелидова на разный лад, но все настойчивее звучит один лейтмотив: в случае формирования в ближайшее время благоприятных условий для захвата Верхнего Босфора правительство должно ими незамедлительно воспользоваться.

Казалось бы, с начала 90-х годов обострившийся кризис Оттоманской империи, расклад сил и интересов великих держав стали вселять уверенность в замыслы Обручева и Нелидова. В декабре 1895 г. в своем традиционном политическом обозрении на страницах «Русского вестника» С. С. Татищев писал, что «никогда международные сочетания не являлись более благоприятными для достижения Россией ее государственных целей»[1627]. А уже в 1920-х годах исследования В. М. Хвостова показали, что середина 1890-х годов оказалась для царской России, пожалуй, самым благоприятным, после зимы 1878 г., временем для захвата проливов[1628].

Хотя, на первый взгляд, в начале 1890-х гг. российское правительство не проявляло в этом смысле ни малейшей активности. Александр III демонстрировал очевидное нежелание «идти в Константинополь через Берлин». В связи с истечением в июне 1890 г. срока действия «договора перестраховки» 1 (13) марта из российского МИДа послу в Берлине графу Шувалову была направлена телеграмма, в которой говорилось: «Государь остался при своем решении возобновить без изменений сам договор и упразднить дополнительный протокол к нему, не соответствующий более теперешнему положению вещей»[1629]. Речь шла о том самом «секретнейшем» протоколе, в котором были зафиксированы как намерение Петербурга овладеть проливами в будущем, так и стратегическая поддержка этого курса германским правительством. Для русского царя и его правительства даже такое, ориентированное на перспективу, содержание протокола оказалось не востребованным. Более того, соглашаясь на продление «договора перестраховки», Александр III одновременно всячески давал понять новому германскому императору Вильгельму II, что Россия и без союза с Германией будет чувствовать себя в Европе неплохо.