Книга Зеркало и свет - Хилари Мантел

Кормчий говорит:

– Мы увидели герцогскую барку и сказали промеж себя, клянусь мессой, бедный милорд, там и Гардинер, и Норфолк, оба два.

Он отвечает:

– Государь в моих глазах подобен Христу, распятому между двумя разбойниками.

Снимает перчатку, сует руку за пазуху, вытаскивает кинжал:

– Кристоф, забирай, теперь это твое. Постарайся не пускать его в ход.

Кристоф вертит кинжал в руках:

– С ним я чувствую себя будто выше ростом. А почему вы решили его отдать?

– Потому что я сегодня чуть не зарезал Норфолка.

Гребцы негромко кричат «ура».

– Можешь сказать мастеру Сэдлеру, что я отдал его тебе.

Он думает: Рейф советовал мне повзрослеть, пока не состарился.

Бастингс спрашивает:

– Вы сами его сделали, сэр? Когда были кузнецом?

– Нет. Тот, что сделал, я… потерял. А этот мне подарила молодая особа в Риме. Он был у меня довольно давно.

– Бьюсь об заклад, вы не раз пускали его в ход, – восхищенно произносит Бастингс. – Сэр, вам кое-что следует знать. Девчушка Норфолка, я слыхал, она порченая. Один из людей старой герцогини хвалился, что щупал ей манду. Говорит, в темноте щупал и отличит среди сотни других.

– Кто тебе такое рассказал? Лодочники? – Он кутается в плащ и думает: даже если это правда, что я могу поделать? Коли Генрих влюблен, он растопчет любого, кто попробует встать между ним и его удовольствиями. Вслух говорит: – Бастингс, выбирай себе в друзья тех, чьи мысли более целомудренны.

Он думает: надо это забыть. Плывет в барке по Темзе, старательно забывая услышанное. Отличит среди сотни?

Я ее целовал, она меня;

На коленях лелеял мое дитя.

Вся моя радость только с ней:

Как сладко щелкает соловей.

Дома его дожидается мастер Ризли. Он говорит:

– Можете написать послам, что я отобедал с епископом Винчестерским. Что мы достигли полного взаимопонимания.

– Добавить что-нибудь вроде «все прежние неудовольствия позабыты»? – спрашивает Ризли.

– На ваше усмотрение, мастер Ризли.

Порой кажется, что с Крещенья мы так и не двинулись вперед. В его снах римляне и бритты по-прежнему бьются на мечах. Наступают, отступают, вновь идут в атаку. Режут, колют, уворачиваются от ударов; медленно поднимают закованные в броню руки и рубят, рубят, рубят.

В Кале заседает новая комиссия по выявлению еретиков. Норфолк создал ее проездом; запалил огонь, сел на корабль и уплыл. Он говорит королю:

– Не лучше ли выявлять изменников? Сорок вооруженных французов возьмут Кале за час. Там все прогнило изнутри, и я не о горожанах, а о тех, кто облечен вашим доверием.

Король болезненно морщится:

– Лорд Лайл очень мне дорог.

– Я не стану тревожить лорда Лайла, – говорит он. Пока не стану, начну с его друзей. – Мне нужно добыть кое-какие бумаги. Уайетт рассказал мне, что искать. Он знает о Кале все.

– Ах, Уайетт. Он говорит не то, что думает, а думает не то, что говорит.

Впрочем, сейчас его непосредственная цель – Сэмпсон. Он взял епископа под стражу, изъял его бумаги и теперь ищет в них намек на связи с Полем, любой намек, что кто-то из окружения Сэмпсона был в сношениях с Полем. На вопрос короля, какие у вас доказательства, он отвечает, это хитрая работа, сэр. Все равно что выложить мозаичный пол в аббатстве. У вас есть треугольники и круги, прямоугольники и квадраты. Есть мрамор и порфир, змеевик и стекло. Вы должны верить в то, что делаете. Сторонний наблюдатель не увидит узора, пока тот не сложится.

Наконец-то весна. Каждый ясный день – награда за пережитую зиму. Зяблики стайкой летучих роз проносятся над неподвижным озером. Его соколы смотрят на пляшущие пылинки, будто солнечный луч – живой, их добыча.

Генрих зовет его к себе:

– Я должен изложить вам одно дело. Довольно важное. Пройдемте со мной в комнату и закройте дверь.

Окно распахнуто. Снаружи кто-то поет. Он думает: сюда ли привели меня мои ночные пробуждения, мои тревожные сны?

От страха дрожь меня берет,

Горю и превращаюсь в лед,

Виски болят, и сон нейдет.

За что мне это?

Он идет за королем. Что еще остается, кроме как, по совету Цицерона, жить бодро, умереть храбро?

Дома его ждет встревоженный Ризли с документом в руке:

– Сэр, вам стоит прочесть это прямо сейчас.

Документ – что греха таить – копия, тайно снятая с письма Марильяка Франциску.

– Марильяк пишет, что король намерен взять под стражу Кранмера и отправить его в Тауэр вместе с Барнсом.

Зовите-меня устроил своего человека в свиту посла.

– Это вы молодец, – говорит он, беря письмо.

Бумага кажется горячей.

– Дальше еще хуже, сэр. Марильяк пишет, что король хочет забрать у вас малую печать и передать ее Фицуильяму. И что он снимет вас с должности викария по делам церкви и назначит на нее Тунстолла.

Он говорит:

– Я только что был с королем. Да, он переменчив, но не успел бы так перемениться за полчаса. Я прямиком от него и принес новости. Надеюсь, они вас обрадуют.

Он хочет сказать, позовите Рейфа, но Рейф уже входит и первым делом смотрит на письмо Марильяка:

– Сэр, можно прочесть? Зовите-меня не дал мне даже взглянуть.

– Забудьте про это письмо, – говорит он. – Посол сидит у себя дома и сочиняет сказочки. Недостает лишь Секстона с ослиной головой и Уилла Сомера в наряде испанской шлюхи.

Рейф и Зовите-меня переглядываются. Рейф говорит:

– Оригинал письма едет сейчас в Дувр. Желаете ли вы, чтобы с гонцом в пути случилась беда?

– Он может потерять письмо в луже, – предлагает Ризли.

Предложение настолько миролюбивое, что его разбирает смех.

– Пусть едет, – говорит он. – Чем больше Франциск обнадежится, тем приятнее будет его разочаровать. Он мечтает, что меня отстранят, а королю будут служить мальчишки и глупцы.

– Мы мальчишки или глупцы? – спрашивает Ризли.

– Не те и не другие. Вы – избранные. А теперь помолчите и выслушайте меня – не пожалеете. С тех пор как я стал государственным секретарем, я старался быть с королем лично, однако мое присутствие постоянно требовалось в Вестминстере. Вы это знаете и знаете, каково мне приходилось.

Долгие дни от зари до зари. Виски болят, и сон нейдет…