Книга По следам "Турецкого гамбита", или Русская "полупобеда" 1878 года - Игорь Козлов

Формулировка будущих обязательств Германии, изложенная в дополнительном протоколе, оказалась для России даже более определенной и весомой, нежели в январском проекте. Однако, по выражению Павла Шувалова, это добавление к договору «не являлось капитальным пунктом переговоров»[1611]. Более того, руководство российского МИДа оценило подписанный секретный протокол как «нелепый» именно по причине его несвоевременности[1612]. Захват проливов по-прежнему виделся лишь в перспективе, актуальной же для российского императора являлась задача выстроить отношения с Германией без Австро-Венгрии и желательно против нее. Поэтому первая и самая главная статья договора предстала в следующем виде:

«В случае, если бы одна из высоких договаривающихся Сторон оказалась в состоянии войны с третьей Великой Державой, другая сторона будет хранить по отношению к первой благожелательный нейтралитет и приложит все старания к локализации конфликта (подчеркнуто мной. — И.К.). Это обязательство не относится к войне против Австрии или Франции, в случае если бы такая возгорелась вследствие нападения на одну из последних Держав одной из высоких договаривающихся Сторон»[1613].

Именно эта, состоящая из двух предложений, статья в конечном итоге окажет на петербургские планы овладения проливами гораздо большее влияние, нежели решительные формулировки «весьма секретного протокола».

Однако уже в начале беседы 29 апреля (11 мая) Шувалов представил Бисмарку проект первой статьи договора, состоящей только из одного первого предложения (в тексте статьи оно подчеркнуто). И если германский канцлер, беседуя с посланцами Петербурга, постоянно заводил разговоры о проливах, то его собеседники не менее настойчиво пытались убедить Бисмарка последовать иному замыслу: оставить Австро-Венгрию и союзничать без нее, только вдвоем. Именно так определялась суть российской формулировки первой статьи договора. И это притом, что в Петербурге знали о германо-австрийском договоре 1879 г. и вполне могли представлять вытекавшие из него обязательства Берлина перед Веной. Плюс к этому новая российская формулировка полностью избавлялась от гарантий Вене, представленных в январском проекте соглашения, согласно которому Россия и Германия обязывались ничего не предпринимать против «территориальной целостности» Австро-Венгрии, «исключая случаи агрессии с ее стороны». Именно здесь проходила та граница австро-германского союза, за которой он переставал действовать. Однако Петербургу этого уже было мало. Получалось, что новая российская редакция основного пункта соглашения требовала от Германии безусловного нейтралитета в случае русско-австрийского вооруженного конфликта, безотносительно к тому, кто на кого нападет. А ни для кого не было секретом, что такой исход наиболее вероятен только из-за Балкан. И почему тогда предложение российской стороны нельзя назвать провокацией?..

Бисмарк достал портфель, вынул из него лист с текстом германо-австрийского договора 1879 г. и принялся читать его Шувалову. «Вот как было дело», — произнес канцлер в заключение и заявил изумленному послу, что «он от всей души сожалеет о том, что события 1879 г. заставили его охранить себя от нас при помощи этого договора». Шувалов признал, что «это союз чисто оборонительный, но направленный исключительно против России, под влиянием опасений, которые испытывала тогда Германия»[1614].

Надо заметить, что в «сожалениях» Бисмарка относительно договора 1879 г. звучал один весьма реальный мотив. Постоянные всплески русско-австрийских противоречий на Балканах приводили германского канцлера к тревожным размышлениям: если дело и дальше так пойдет, то не исключен удар России по Австро-Венгрии, вмешательство Германии в защиту своего союзника, что неминуемо усилит реваншистские соблазны Франции и приведет к русско-французскому союзу. Таким образом, притянутый в 1879 г. для сдерживания русской опасности австрийский союзник вполне мог поставить Германию перед самой нежелательной для нее перспективой — войны на два фронта. Надежд на Италию в противостоянии Франции не было практически никаких, на Англию — и того меньше: она вечно виляла хвостом и гуляла сама по себе.

В беседе с Шуваловым Бисмарк стал настойчиво предлагать варианты редакций первой статьи, суть которых сводилась только к одному: из условий германского нейтралитета должен быть исключен случай нападения России на Австро-Венгрию. Однако Шувалов отводил все доводы Бисмарка. Не подействовали на российского посла и заверения канцлера, что случай российского нападения на Австро-Венгрию подразумевает только удар по ее территории и никак не распространяется даже на приобретенные по Берлинскому договору Боснию и Герцеговину. Любопытно, что при упоминании этих провинций Шувалов подчеркнуто воздержался от комментариев, следуя полученным из Петербурга инструкциям. В то время российский император всячески стремился предотвратить возможную аннексию этих провинций Веной, согласие на которую Петербург предоставил ей по договору 1881 г.

Бисмарк пытался ослабить опасения Петербурга в отношении действий Вены на Балканах. Он заявил, что Германия не поддержит Австро-Венгрию, если бы та «пустилась в политику авантюр на Балканском полуострове» и захотела бы противодействовать России «либо в Болгарии, либо в Румелии, либо даже в Константинополе». По словам канцлера, во всех этих случаях Австро-Венгрии пришлось бы действовать «на свой риск и страх». К тому времени Бисмарк уже написал об этом Кальноки[1615]. Но и эти аргументы не впечатлили Шувалова.

Не поколебало позицию российского посла и предложение Бисмарка изменить первую статью в смысле «специально-оборонительном, на случай всякой войны с третьей Державой». Реакция Шувалова была весьма оригинальной: «Разве мы виноваты, что у нас больше врагов, чем у Германии, у которой враг только один?»[1616]. Почему Франция являлась врагом Германии, было понятно: последняя оттяпала у первой часть ее территории. Но ведь буйные головы из Петербурга зачисляли в стан своих врагов Австро-Венгрию только потому, что в ее сторону разворачивалась Болгария. «Разве мы виноваты…» — наивно-лукавое откровение Шувалова. Да, в Петербурге сами создавали себе врага в лице третьей континентальной империи, разменивая выгоды нормальных с ней отношений на маловразумительные интересы в Болгарии.

Германский канцлер все больше утверждался в мысли, что российский император не только хочет оторвать Берлин от Вены, но и сохранить за собой свободу действий на случай возможного военного удара по Австро-Венгрии.

В переговорах явно намечался тупик. И вот в начале четвертой встречи Шувалова с Бисмарком 5 (17) мая всплывает тема Франции. Для канцлера это явилось полной неожиданностью. Если в трактовке Бисмарка «благожелательный нейтралитет» Германии исключался в случае нападения России на Австро-Венгрию, то теперь Шувалов предложил уравновесить конструкцию соглашения следующей формулировкой: «…а для России исключается случай нападения Германии на Францию»[1617]. Посланник Петербурга последовательно выполнял полученные им инструкции. В свое время В. М. Хвостов точно определил суть нового предложения Шувалова: «Вы, немцы, не хотите нам позволить в случае надобности разбить Австрию. Хорошо. Но имейте в виду, что и мы не позволяем вам разбить Францию»[1618]. Никаких соглашений на этот счет с Францией еще не было, а ими уже начинали пугать германского канцлера. Так злоба Александра III на Австро-Венгрию стала прокладывать путь к русско-французскому союзу.