Книга ВПЗР: Великие писатели Земли Русской - Игорь Николаевич Свинаренко

Федору Михалычу. Страсти кипели такие, какие поди еще сочини: «В первую брачную ночь он с диким стоном упал и забился в судорогах: эпилепсия! Такой диагноз ему поставили впервые…» Кто-то из биографов написал, что «жена не смогла оценить мужа как писателя и в постели не разделяла его страсти». Вот так как-то все складывалось в Семипалатинске. Сплошная достоевщина. Такое впечатление, что мы где-то про это читали, про все путаные провинциальные страсти. Ну да, писатель позже это все изложил, и не раз, в несколько измененном виде. Не только изложил, но и устроил ряд римейков и вариаций на эти темы в своей собственной жизни.

Когда Мария Дмитриевна умерла, Достоевский, само собой, страдал, и эти страдания только усугублялись тем, что его вполне могла мучить совесть, – ведь у писателя к тому моменту в разгаре был уже новый мучительный, как он любил, роман – с очередной красавицей, Апполинарией Сусловой. Вот уж с ней-то Достоевский, как он хотел в молодости, поколесил по Европе – в которую его так тянуло и вместо которой он провел лучшие годы в Сибири.

Прощание с Семипалатинском было в жизни Достоевского не самой мрачной страницей.

Попрощаемся же и мы с этим симпатичным гостеприимным городом…

Приложение 3. О вреде порядочных женщин

Некий москвич средних лет поехал в Крым на отдых. Причем, будучи отцом семейства, один.

Он особо не распространялся о том, как он там провел первые две недели, но точно известно, что на пляже не валялся и в запой не уходил. А чем же тогда он заполнял досуг? Можно только догадываться о его развлечениях, зная о наличии в тех краях разных студенческих баз отдыха, с фестивалями-карнавалами, и просто недорогих проституток – в самом деле, не могли ж они все в одночасье уехать в Москву.

И вот однажды сидит он один в кафе на набережной и видит явную непрофессионалку, которая со скучающим видом прогуливается вдоль моря – и тоже одна. Он всмотрелся: вроде симпатичная. Надо полагать, тоже приехала отдохнуть от тягот семейной жизни. Прибыла, похоже, только что: загара нет нисколько. Москвич, естественно, побежал знакомиться со вновь прибывшей, пока никто на нее глаз не положил и не прибрал к рукам. Завел беседу. Она тут же говорит: скучно. Он намек понял. Но тем не менее на тему скуки пошутил: вот, приезжают люди в Ялту и им тут скучно; а сами из Белёва или Жиздры, – то-то у них там якобы весело! Дама злую шутку проглотила, хотя все поняла: она была из Серпухова, кажется. (Я, кстати, бывал в Жиздре: такая пыльная дыра, что после нее даже Хельсинки кажется большим веселым городом. Хотя справедливости ради надо сказать, Жиздру я посещал в последний раз еще при советской власти; может, она с тех пор сильно изменилась и сравнялась с Лас-Вегасом?)

Дальше, понятно, обеды, ужины, вино, прогулки, причем дама везде, наподобие телеведущей Светы Конеген, таскалась со своей собачонкой. В один из вечеров они с прогулки попали, разумеется, в койку. Дама оказалась в этом смысле никакая, не по этой части, зато тут же началось обычное нытье советских девушек: «а, ты меня теперь не уважаешь» и прочая ерунда. Москвич тем не менее продолжал проводить время с этой дамой: остальные были еще занудней.

Потом они разъехались по домам и зажили как прежде.

Но через какое-то время в рутину вкралась поправка: однажды зимой москвич поехал в Серпухов, нашел там эту даму, зазвал к себе в отель – и они возобновили нежную дружбу. Она стала наезжать к нему в Москву, где они встречались в отеле же.

В какой-то момент они задались вопросом: а что дальше? И дали такой ответ: кто его знает. Ответ ясный, четкий, правдивый и верный.

На этом автор счел возможным поставить точку. Что же, это его право.

Не нам учить Антона Павловича, как сочинять короткие лирические рассказы. Да и поздно уже.

Хочется только сделать от себя короткое добавление. Многие так и видят в этом москвиче настоящего Чехова, такого дымчатого, бесплотного, интеллигентного (в плохом смысле этого слова). Такого его нас заставляли проходить в школе. Просто жалко становится человека. Но в жизни, слава богу, все было не так. Антон Палыч в этом смысле жил весело и широко. И был он не бесполый ботан, а напротив, настоящий ходок. Я с радостью думал об этом всякий раз по пути в редакцию, которая находилась в самых что ни на есть чеховских местах. Мало того что он где-то там, между Сретенкой и Трубной, снимал квартиру, так еще и часто бывал на районе по делам. Антон Палыч студентом подрабатывал здесь на медосмотрах проституток, которые как раз гнездились в описанных местах. Девицы давали охочему до них молодому медику скидку. При всей своей тонкости Чехов не раз жаловался друзьям на так называемых порядочных женщин: они-де слишком занудные (и собачек зачем-то таскают за собой), с ними мухи от тоски дохнут. То ли дело падшие девицы! Свидетельских показаний на эту тему полно. Большой издатель Суворин со смешанными чувствами рассказал такую историю. Вывез он однажды молодого писателя, своего автора, в Рим, и, едва только они бросили вещи в отеле, тут же позвал осматривать культурные достопримечательности. Классик решительно перенес экскурсию на завтра, сославшись на усталость с дороги, и немедленно потребовал у портье адрес наилучшего публичного дома. Что касается увлечения Чехова этническими проститутками (Индия, Япония – это всё по пути с Сахалина, он оттуда возвращался морем), то это просто песня, причем отдельная.

При всем своем огромном интересе к платному сексу, писатель, к сожалению, не гнушался и порядочными женщинами. Есть такое мнение, что они его и погубили.

Это касается главным образом известной в свое время актрисы Ольги Книппер, впоследствии Книппер-Чеховой, кратковременной жены и после многолетней вдовы классика. Есть убедительная версия, что эта Ольга вытаскивала больного Чехова из Ялты в морозную Москву (несмотря на категорический запрет врачей!) на репетиции его бессмертных пьес, принося жизнь писателя в жертву театру. Мотив такой: надо же ей было где-то блистать. Некоторые литературоведы даже уверяют, что Станиславский специально велел Книппер, даром что она, как и положено примадонне, была его любовницей, соблазнить Чехова – чтоб подтянуть его к театру.

– А не вредно ли больному отлучаться из Крыма на север? – спрашивали добрые люди.

– Нам бы этот сезон продержаться, а там Макс Горький обещал пьесу «На дне» дописать, – якобы отвечал циничный главный режиссер. А что, театралы вообще такие. Они думают, что важней театра ничего нет…