Книга Вся правда о Муллинерах (сборник) - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

 Епископ вскочил.

 — Маллинер?!

 — Да.

 — У меня такой секретарь. Вы не в родстве?

 — Да, сэр. Он мой брат.

 — О! — сказал епископ.

 Августина он нашел в саду за обработкой розовых кустов (ибо племянник мой — завзятый садовод) и положил ему руку на плечо.

 — Маллинер, — сказал он, — я узнал ваш почерк.

 — А? — сказал Августин. — О чем вы?

 — Как вам известно, — продолжил епископ, — вчера, из самых лучших, мало того — благочестивых соображений, мы с преподобным Тревором Энтвистлом выкрасили в розовый цвет статую Туши Хемела. Только что некий мальчик взял это на себя. Он — ваш брат.

 — Вот как?

 — Чтобы спасти меня, вы подучили его. Не отпирайтесь. Августин смущенно улыбнулся.

 — Епиша, какие пустяки!

 — Надеюсь, расходы не слишком обременительны? Насколько я знаю младших братьев, он потребовал мзды.

 — Да что там, два фунта. Хотел три, но это уж слишком.

 — Они возместятся вам, Маллинер.

 — Что вы, епиша!

 — Да, возместятся. Сейчас у меня их нет, но пошлю по новому адресу в Стипл Маммери.

 Августин едва удержал нежданные слезы.

 — Епиша! — хрипло воскликнул он. — Не знаю, как вас благодарить. Вы все обдумали?

 — Обдумал?

 — Ну, жена на ложе твоем, Второзаконие, 13,6. Что она скажет?

 Глаза у епископа сверкнули.

 — Маллинер, — ответил он, — птица небесная может перенесть слово, и крылатая — пересказать речь. Екклесиаст, 10, 20. Я ей позвоню.

Честь Муллинеров

 Небольшой кружок мыслителей, собиравшийся в баре, обсуждал некое дело о нарушения брачных обещаний, за которое ухватились газеты. Виски-с-Содовой не мог понять, как же удается эти обещания нарушить.

 — Нет, — настаивал он, — как они решаются? Лев, и тот не посмеет. Вот я, например, §ыл смелый человек, но если бы вы меня попросили порвать с моей будущей женой, — кстати, тогда ее звали мисс Бутл, из Бэлемских Бутлов, — я бы отказался. А посмотришь — только это и делают. Бросают.

 Вдумчивый Гоголь-Моголь-с-Ромом заметил, что большое подспорье — телефон. Джин-с-Джинджером предпочитал фальшивую бороду.

 — Раз — и готово, — поведал он. — Покупаешь бороду, пишешь письмо и, в этой самой бороде, уезжаешь в Канаду.

 Полкружки Пива считал, что джентльмену это не пристало. Джин-с-Джинджером с ним не согласился. Чтобы выяснить, где истина, они обратились к мистеру Маллинеру.

 — Вот вы, — сказал Полкружки, — пошли бы на такой обман? Купили бы бороду?

 Мистер Маллинер мягко улыбнулся.

 — В нашей семье, — ответил он, — обещаний не нарушают. Быть может, мы старомодны, быть может — мы слишком высоко ставим честь древнего рода, но по нашему кодексу жених не вправе разорвать помолвку. Если Маллинер свяжет себя обетом, он связан, выхода нет. Именно такие чувства осложнили жизнь моему племяннику, когда он захотел отказаться от прекрасной Аврелии. Мы были поражены.

 — Как?! — вскричали мы. — От Аврелии? Ваш племянник Арчибальд? Тот, который кудахтал? Да он же ее боготворил!

 — Это верно.

 — Тогда почему он хотел ее бросить?

 — Надо ли говорить, что побуждения его были в высшей степени похвальны? Видимо, не надо. Он — Маллинер. Двигала им забота о невесте. Но лучше начнем с начала.

 Только что (сказал мистер Маллинер) вы справедливо заметили, что племянник мой Арчибальд боготворил Аврелию Каммарли. Если я сообщу вам, что целых три раза он посылал своего лакея в парк, чтобы тот вырезал на приличном дереве ее инициалы, окружив их сердечком, вы поймете, какой глубины достигли его чувства. Поймете вы и то, как был он потрясен, когда, через шесть недель, Аврелия выказала холод.

 Конечно, на какое-то время холод выказывают все, хотя бы для того, чтобы снова потеплеть. Но тут было не так. Вот, скажем, племянник мой сравнивал невесту со звездой, а она отвечала «М-дэ…» Он спрашивал, любит ли она своего Арчи, а она откликалась: «Что-что?» Он говорил о скорой свадьбе, а она осведомлялась, что он почитывает. Пустяки? Возможно. Ерунда? Как для кого. Во всяком случае, он, взвесив знаки и признаки, убедился, что по какой-то тайной причине Аврелия к нему охладела; и, как сделает всякий, если у него болит сердце, пошел за советом к матери.

 Мать его, вдова, жила неподалеку от Кью. С Аврелией они подружились, та вполне могла поделиться своей тайной. В общем, пройдя через садик к залитой солнцем комнате, где хозяйка любила сидеть после полудня, Арчибальд уже стоял у огромного, до пола, окна, собираясь произнести почтительное «Пип-пип!», когда зрелище, открывшееся взору, так поразило его, что он застыл на месте, а монокль заплясал, как живой, на своем шнурочке,

 Да, мои дорогие, в этой солнечной комнате стояла леди Маллинер и, по-собачьи высунув язык, издавала очень странные звуки, вроде «хы-хы-хы-хы-хы». Сын ее глядел и слушал, тогда как она перешла к занятию, исключительно глупому даже по его невысоким стандартам, а именно — стала повторять непонятное слово «Сьюкс». Позже племянник говорил мне, что окончательно его добила ее манера.

 Посудите сами: выпятив губы, она еле слышно свистела: «Сью». Хорошо, это бы он еще вынес, но дальше она так скалилась, что выступали жилы на шее, и выдыхала достаточно громкое «кс-с-с». Снова и снова, «сью» сменялось на «к-с-с», «к-с-с» — на «сью». Так говорил мне племянник, и, признаюсь, я буквально все это видел.

 Теперь ему стало ясно, почему изменилась Аврелия. Она тоже застала его бедную мать за такими занятиями и, естественно, поняла, что та совершенно не в себе. Тут не захочешь, а подумаешь.