Книга По следам "Турецкого гамбита", или Русская "полупобеда" 1878 года - Игорь Козлов

После таких заявлений неудивительно, что всего через несколько дней Герберт Бисмарк, разъясняя послу в Вене князю Г. Рейсу замыслы канцлера, писал, что, конечно же, желательно, чтобы Австро-Венгрия присоединилась к новому германо-российскому соглашению, сохранив тем самым «Союз трех императоров», однако если этого не случится, то трехстороннее соглашение можно выстроить и без нее, а с Россией и Италией[1595]. 27 января (8 февраля) 1877 г. в письме тому же Рейсу сын канцлера заявил: «Мы не верим, что Россия будет с Францией в случае войны между нашими странами»[1596].

Проект двойственного союза Германии и России составили быстро. В нем говорилось:

«Германия обязуется учитывать интересы России, выраженные в стремлении Его Величества Императора России к надежному закрытию проливов и сохранению, таким образом, в своих руках Черного моря. Германия, со своей стороны, может рассчитывать на дружеский нейтралитет России в любом конфликте, в том числе с Францией. Россия и Германия принимают существование Австро-Венгерской империи в качестве необходимого фактора европейского баланса и обязуются ничего не предпринимать против ее территориальной целостности, за исключением случаев агрессии с ее стороны. Германия и Россия признают необходимость ее покровительства Сербии, пока на ее троне находится король Милан»[1597].

Бисмарк ликовал: наконец-то Россия сделала правильные выводы из своих прошлых ошибок. Отбрасывая ненужные хлопоты, она разворачивалась к подлинным национальным интересам и одновременно оказывалась в фарватере германской политики. Выступая с большой речью в рейхстаге 30 декабря (11 января), канцлер особое место уделил важности для Германии дружбы России. В то же время он распорядился, чтобы германские представители в Константинополе и Софии получили предписание: «…в болгарском вопросе самым энергичным образом поддерживать русскую политику»[1598]. В отношении же Франции он заявил, что война с ней может начаться и через 10 лет, и через 10 дней. Однако стремясь успокоить Австро-Венгрию, Герберт Бисмарк сфокусировал внимание посла в Вене на том, что в речи канцлера было четко указано: «…при любых обстоятельствах мы не нападем на Францию»[1599].

Но то, что так вдохновило канцлера Германии, в Петербурге вызвало глубокую озабоченность. Да, между Россией и Германией существовали серьезные таможенные проблемы. Но ввозные пошлины на хлеб Германия поднимет только в конце 1887 г. Вторая половина этого года будет также отмечена кампанией в германской прессе против русского кредита и весьма недальновидными решениями Бисмарка о запрете правительственным учреждениям помещать свои финансовые активы в русские бумаги, а Рейхсбанку принимать эти бумаги в залог. Но все это будет потом, а что же явилось камнем преткновения тогда, в январе 1887 г.?

Гирс и Ламздорф сочли привезенный проект русско-германского договора «чрезвычайно слабым». По их мнению, в Берлине граф Петр Шувалов продешевил. Однако они не спешили полностью хоронить плод его «личной дипломатии». В целом их позиция сводилась к тому, чтобы сначала попытаться сохранить «Союз трех императоров» и, если это не получится, тогда вернуться к проекту русско-германского договора[1600].

Однако в то время со страниц «Московских ведомостей» М. Н. Каткова и «Гражданина» В. П. Мещерского уже на всю страну гремело осуждение прогерманской политики правительства и требование уравновесить российскую политику сближением с Францией. В орбите этой кампании вращались влиятельнейшие люди империи. И 5 (17) января, уже после того, как Александр III принял вернувшегося из Берлина Петра Шувалова, Ламздорф записал в своем дневнике:

«По-видимому, интриги Каткова или какие-либо другие пагубные влияния опять сбили нашего государя с пути. Его Величество высказывается даже против союза только с Германией. Ему будто бы известно, что союз этот непопулярен и идет вразрез с национальными чувствами всей России; он признается, что боится не считаться с этими чувствами и не хочет подорвать доверие страны к своей внешней политике. Все это находится в таком противоречии с тем, что государь говорил и писал в последнее время, что перестаешь что-либо понимать. Теперь Его Величество не видит никаких преимуществ в союзе с Германией и утверждает, что единственным возможным и выгодным союзником для России в настоящий момент была бы Турция» (подчеркнуто мной. — И.К.)[1601].

Соглашению с Германией предпочитать союз с опутанной западными кредитами Турцией, рычагов влияния на которую в Петербурге не было никаких, — это, конечно, «вершина» политической мудрости! И в уже подготовленное письмо Павлу Шувалову Александр III вставил фразу о том, чтобы посол воздержался от контактов по русско-германским соглашениям «ввиду нашей неуверенности в их судьбе»[1602].

Неприятие шуваловской инициативы мотивировалось главным образом тем, что в обмен на гарантии Австро-Венгрии сегодня в Петербурге получали обязательства Германии только на будущее, ибо сейчас Россия к захвату проливов не готова. Однако трудно не признать, что даже тогда этот аргумент выглядел весьма неоднозначно. Ведь во второй половине 80-х гг. целостности Австро-Венгрии, по крайней мере извне, ничто не угрожало, и подобную гарантию можно было также рассматривать как перспективную. Если, конечно, не принимать в расчет тайных надежд Петербурга на то, что в скором времени Австро-Венгрию потеснят на Балканах. Но кто? Сербия, Болгария и Румыния оказались в то время в сфере австрийского влияния. Маленькая Черногория? Но это было просто несерьезно. Так что реальным камнем преткновения опять оказывалась политика Вены и ее балканские интересы. В Петербурге посчитали, что гарантировать целостность дунайской монархии и ее преобладающее влияние в Сербии — это уже слишком.

Александр III был сильно раздражен на Вену. Но куда круче забирал его военный министр П. С. Ванновский. 9 (21) января он говорил Гирсу, что мы должны воспользоваться теперешними обстоятельствами и броситься на Австрию, «которую мы бы славно раскатали». Настойчивый совет Бисмарка договориться с Веной «по вопросу о господстве над балканскими государствами» Ванновский понял как возможность «раскатать» ее военными средствами. Он уверял Гирса, «что говорил об этом с государем, который якобы ему возразил: “Да, но немцы нас в Вену не пустят”, на что военный министр будто бы заметил: “Я имею в виду не Вену, а Карпаты; нам взять Галицию, а там я проложу границу”»[1603]. Какие уж тут гарантии Австро-Венгрии, если военный министр Российской империи собирался ее «раскатывать» и выгонять из Галиции.