Книга Медный всадник - Полина Саймонс

– В таком случае, крошка, вы никуда не плывете.

– У меня нет ни визы, ни паспорта, зато есть пятьсот долларов, которые вы получите, если пропустите меня на борт, – выдавила Татьяна, закашлявшись. Она знала, что пятьсот долларов – огромная сумма, годовое жалованье простого матроса.

Юнга мигом взял деньги и провел ее в маленькую каюту в чреве корабля. Татьяна немедленно легла на верхнюю койку. Александр как-то сказал ей, что занимал верхнюю койку в Павловских казармах. Чувствовала она себя ужасно. На ней был белый медицинский халат, тот, что ей выдали в Хельсинки. Старый давно на нее не налезал, и даже этот с трудом застегивался на животе.

В Стокгольме Татьяна нашла прачечную, где можно было постирать халаты и имелись такие странные штуки, называемые tvatt maskins и tork tumares, куда можно было бросить деньги, и полчаса спустя одежда выходила сухой и чистой: ни многочасового стояния в холодной воде, ни стиральных досок, ни мыла. Только и оставалось, что сидеть и наблюдать за машиной.

Сидя и наблюдая за машиной, Татьяна вспоминала тот последний раз, когда вместе с Александром занималась любовью. Он уходил в шесть вечера, а они встали с постели примерно в пять сорок пять. Как раз осталось время, чтобы одеться, поцеловать ее и выскочить за дверь. Когда они занимались любовью, он лежал на ней, а она не отрываясь смотрела ему в лицо, обнимала за шею, кричала и молила не останавливаться, не кончать, потому что, когда он кончит, должен будет уйти. Любовь. Как там говорят в Швеции?..

Karlek.

Jag alskar dig, Александр.

И пока стиральная машина крутила ее чулки и халат, Татьяна тихо радовалась, что смотрела в лицо Александра, когда они занимались любовью.

Путешествие в Нью-Йорк заняло десять тошнотворных мучительных дней. На «Белой звезде», посреди Атлантического океана, Татьяне исполнилось девятнадцать. Она прибыла в Нью-Йорк в конце июня.

На корабле Татьяна кашляла и думала об Орбели.

Татьяша, помни Орбели…

Отхаркивая кровь, она собрала угасающие силы и неистощимую энергию сердца, чтобы спросить себя, знал ли Александр о неминуемом аресте. А если знал, то не сказал ей, понимая, что она никуда без него не поедет. Неужели он сцепил зубы, сжал кулаки и солгал?

Да. Такой человек, как он, именно так и поступил бы. И, зная правду, оставил бы ей одно слово.

Орбели.

Грудь болела так, что грудная клетка, казалось, вот-вот лопнет.

Когда «Белая звезда» причалила в нью-йоркском порту, Татьяна не смогла подняться. Не то чтобы не хотела. Просто не смогла. Измученная и в жару после очередного изнурительного приступа кашля, она чувствовала, что наступает конец. Из нее словно что-то вытекло, оставив одну оболочку.

Вскоре она услышала голоса. В каюту вошли двое одетых в белое мужчин.

– О господи! Опять! Только не это! Неужели очередная беженка? – воскликнул один.

– Погодите, на ней форма Красного Креста, – заметил второй.

– Наверное, украла где-нибудь. Смотрите, она едва на ней застегивается! Это не ее форма! Пойдем, Эдвард. Позже доложим о ней в Службу иммиграции и натурализации. Нам еще нужно очистить судно.

Татьяна застонала. Мужчины вернулись. Тот, что повыше, взглянул на нее.

– Крис, по-моему, она рожает!

– Как! Сейчас?!

– Кажется, да.

Доктор просунул под нее руку.

– Воды отошли.

Крис шагнул к Татьяне и положил ей руку на голову.

– Пощупай! Она вся горит! Слышишь ее дыхание? Мне даже стетоскопа не требуется. У нее туберкулез. С подобными случаями приходится сталкиваться каждый день. Оставь ее. Нам нужно обойти каюты. Это первая и, гарантирую, далеко не последняя.

Но Эдвард продолжал держать руку на животе Татьяны.

– Она очень больна. Мисс, вы говорите по-английски?

Татьяна не отвечала.

– Вот видишь! – воскликнул Крис. – Я же говорил.

– Может, у нее есть документы? Мисс, у вас есть документы?

Татьяна молчала.

– С меня хватит! – бросил Крис. – Я ухожу.

– Крис, она больна и вот-вот родит. Что ты хочешь, бросить ее? Какой же ты доктор, черт возьми?

– Уставший и низкооплачиваемый бедняга. Министерство здравоохранения слишком мало платит, чтобы я убивался тут день и ночь. Куда ее везти?

– Давай в карантинный госпиталь на Эллис-Айленд-Три. Там есть комнаты. Ей там будет лучше.

– С туберкулезом?

– Туберкулез – не рак.

– Эдвард, она беженка, притом неизвестно откуда. Взгляни на нее. Если бы она была просто больна, я сказал бы: так и быть. Но она родит на американской земле, и бам! Имеет право жить здесь, как все мы. Забудь. Пусть рожает на корабле, чтобы ее ребенок позже не претендовал на гражданство. Как только оправится, ее депортируют. Это справедливо. Все эти типы воображают, что могут заявиться в Америку без разрешения… ну уж нет, больше ни одного человека. А как только чертова война окончится, станет еще хуже. Вся Европа захочет…

– И что же именно, Крис Пандольфи?

– Тебе легко судить, Эдвард Ладлоу!

– Я никого не сужу, поскольку был здесь со времен франко-индейских войн.

Крис отмахнулся и ушел, но минуту спустя просунул голову в дверь и сказал:

– Мы вернемся за ней позже. Она еще не рожает. Смотри, как тихо лежит. Пойдем.

Эдвард хотел было последовать его примеру, но Татьяна глухо застонала. Он снова подошел к ней.

– Мисс! Мисс!

Татьяна подняла руку, ощупью нашла его лицо и дотронулась до щеки.

– Помогите, – попросила она на английском. – У меня будет малыш. Помогите, пожалуйста.

Эдвард Ладлоу нашел для Татьяны носилки и заставил мрачного и несговорчивого Криса Пандольфи помочь ему вынести ее с корабля и посадить на паром, идущий на Эллис-Айленд, остров в центре нью-йоркской гавани. Многие годы тамошний госпиталь служил сортировочным центром и карантинным лагерем для иммигрантов и беженцев, прибывающих в Соединенные Штаты.

У Татьяны было так темно в глазах, что она почти ослепла, но даже сквозь серую пелену и грязные окна парома сумела увидеть гордо воздетую к небу руку с факелом, устремленным в залитое солнцем небо. Руку, поднимающую, несущую свет, перед золотой дверью.

Татьяна устало опустила веки.

С парома ее перенесли в маленькую, спартански обставленную палату, где Эдвард положил ее на постель с крахмальными белыми простынями и попросил медсестру раздеть больную. Осмотрев Татьяну, он удивленно воскликнул:

– Головка показалась! Вы чувствуете?