Книга Искушение временем. Книга 3. Соблазны бытия - Пенни Винченци

Глава 43

Чтение дневников матери стало для Джайлза чем-то вроде литературного наркотика. Никакие книги не приковывали его внимание с такой силой, как эти томики в кожаном переплете. Теперь он читал их на работе, задерживаясь вечерами. Его тянуло к черному сейфу, как пчел на медонос. Убедившись, что издательство опустело, он доставал очередной том и принимался за чтение. Джайлз читал методично, двигаясь в хронологическом порядке.

Чтение было захватывающим, но далеко не всегда приятным. Попадались откровенные записи, вызывавшие у него дискомфорт, отвращение и даже шок. Джайлз читал их, испытывая глубокое смущение. Казалось, он подглядывает за родителями и Себастьяном, шпионит за ними, слушает их разговоры, наблюдает их действия, сам оставаясь невидимым и неслышимым.

В черном сейфе недоставало трех томов. Отсутствие одного – за текущий год – было вполне понятным. Селия не стала бы убирать в сейф тетрадь, заполненную лишь наполовину. Отсутствие двух других представлялось загадкой. Не было дневников за 1909 и 1919 годы. Первый относился к году, предшествовавшему рождению близняшек, а второй – рождению Кита. Джайлз тщательно просмотрел содержимое сейфа, однако дневников за эти годы не нашел. Он был немало удивлен и заинтригован. Если бы отсутствовали томики еще за какие-то годы, он бы предположил, что часть дневников попросту утеряна. Однако они все были здесь. Кроме двух. Куда же те могли деться?

Джайлз напряг память, пытаясь вспомнить значимые события 1919 года. Ему тогда было четырнадцать, он учился в школе. Вроде, ничего особенного в тот год не происходило. Барти было двенадцать, и они крепко дружили. Потом на память пришли кое-какие события, которые усилили его беспокойство. Будучи подростком, он не совсем понимал разворачивающуюся драму, связанную с Барти. В доме на Чейни-уок, двумя этажами ниже, происходило что-то странное и неприятное. Мать строго-настрого запретила ему говорить об этом. Барти, со свойственной ей твердостью, сразу же переводила разговор на другую тему. Джайлз вспомнил ее тяжелое, подавленное состояние в те дни. Что-то ее сильно угнетало, но рассказать ему она не смела. Он вспомнил, как с Барти случилась настоящая истерика. Она плакала несколько часов подряд и никак не могла успокоиться. Следом Джайлзу вспомнилась отвратительная сцена, когда Селия застала их обоих лежащими на его кровати. Он всего-навсего пытался утешить Барти. Барти вдруг начала кричать на его мать и говорить ужасные, полные ненависти слова.

А потом, образно говоря, дверь плотно захлопнули и закрыли на засов. Больше он ничего не знал. Кажется, история была связана с Сильвией Миллер, недавно умершей матерью Барти, и самой Селией. Это все, что он помнил.

Чем дольше Джайлз раздумывал над этим, тем отчетливее понимал: скандал внизу и выходка Барти, должно быть, являлись недостающим звеном. Он снова пересмотрел записи за предшествующий и последующий годы. Никаких, даже туманных намеков на случившееся. Быть может, матери в 1909 году было не до дневника? Слишком устала или дела мешали. Но в это плохо верилось.

Запись от 1 января 1910 года не создавала ощущения, будто она сделана после очень долгого перерыва.

«Какой волнующий год нас ожидает. Мы вступаем в него с одним ребенком, а провожать будем, имея троих. Сегодня утром я чувствую себя очень устало. Ничего удивительного, если вспомнить вчерашнее торжество. Но в целом мое самочувствие прекрасное. Завтра я снова иду на прием к доктору Перрингу. Очень надеюсь, что результаты его осмотра будут такими же благоприятными, как и в прошлый раз…»

Все указывало на то, что предыдущая запись была сделана не год, а день назад.

Так где же томик этого дневника? Где материнские откровения за 1909 год? Вероятно, там же, где дневники за 1919 и 1959 годы, но где? Пытаясь найти какую-нибудь подсказку, Джайлз взял дневник за 1920 год. Запись от первого января дышала оптимизмом:

«Удивительный вечер. Все собрались. Ребенок необычайно активен! Как разительно начавшийся год отличается от прошлого Нового года, когда мы уже начинали беспокоиться, что можем потерять „Литтонс“».

И снова у Джайлза не возникло ощущения, будто мать вернулась к дневнику после годичного перерыва. Здесь явно существовала какая-то связь, и одно объясняло другое…

Помимо этих загадок, хватало других эпизодов, о которых Джайлз читал с внутренним содроганием. Они касались фронтовой жизни отца во время Первой мировой войны. Потом Джайлз всю ночь не мог заснуть. Еще один эпизод вызвал у него глубокий стыд и неприязнь к самому себе – настолько личным и сугубо интимным было содержание. Несколько недель Джайлз не притрагивался к дневникам и клялся себе, что больше не будет их читать. Однако притяжение томиков в кожаных переплетах оказалось сильнее.

Конечно, не все записи вызывали у него мрачные чувства, не все были шокирующе откровенными. Дневники содержали удивительные рассказы о ранних днях «Литтонс», о том, как в Первую мировую войну Селия и ММ в одиночку тащили на себе издательство. Джайлзу попалась по-настоящему трогательная любовная история ММ и отца Джея. Потом шел рассказ о том, как Селия своевременным приездом спасла будущего Джея от усыновления чужими людьми. Джайлз с воодушевлением читал о Билли Миллере и леди Бекенхем. По сути, бабушка Джайлза тогда здорово помогла восемнадцатилетнему инвалиду войны, лишившемуся не только ноги, но и воли к жизни. Леди Бекенхем взяла его к себе конюхом и наполнила жизнь Билли новым смыслом.

«Больше всего меня радует возможность снова видеть Барти. Она полностью потеряла веру в нас».

Барти все чаще появлялась на страницах материнских дневников. Селия любила ее. Иногда Джайлз с горечью чувствовал, что мать любила Барти сильнее, чем его.

«Она мне по-настоящему дорога. У меня такое чувство, будто она такой же мой ребенок, как и все остальные».

Потом на страницах дневников появился Себастьян и больше уже не исчезал. Это была история абсолютной любви, яростной, верной, непоколебимой, сумевшей пережить столько испытаний. Джайлз добрался до марта 1920 года, и его глаза застлали слезы.

«Кит родился! Он – наш, мой и Себастьяна, и никакая сила не сможет отобрать его у нас.

Иногда я ненавижу Себастьяна, а порой бываю так зла на него, что готова убить его. Временами я думаю, что больше не захочу его видеть. Но при всех своих противоречивых чувствах к нему я люблю его. Все сильнее и сильнее. Вот так, если брать самую суть».

И даже печаль и негодование – два основных чувства, владевшие Джайлзом по отношению к отцу, – после чтения дневников как-то приглушились и потеряли былую остроту. Запись о смерти Оливера объясняла и оправдывала очень многое в этой любви втроем со всеми ее странностями и ограничениями.

«Оливер умер. Я чувствую, что мое сердце разбито. Если бы не Себастьян, мне бы тоже захотелось умереть».

Нет, эти дневники ни в коем случае нельзя уничтожать. Они бесценные сокровища.

* * *

Кейр был очень холоден с ней, и Элспет это сильно задевало. Казалось, ничто не могло хотя бы немного изменить его отношение: ни просьбы пообедать с ними, обсудить дела и планы, ни просьбы рассказать ей, чем он теперь занимается. Он попросту заявил, что им нечего сказать друг другу.