Книга Повелитель света - Морис Ренар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Меня чуть удар не хватил! Никак не могу привыкнуть к вашей бороде! – сказал он, пожимая мне руку. Затем – на ухо, очень тихо, очень быстро: – Никаких новостей? Старика не видели?.. Хорошо. – Он распрямился. – А это моя жена, господин директор.
Я попытался разговорить певицу. Она пробормотала несколько обескураживающих «да» и «нет». К тому же спектакль уже начался; времени беседовать не было.
Царила музыка.
Заиграл рог Зигфрида. Борелли впился пальцами в мое плечо и зашептал:
– Прекрасно, не так ли, просто прекрасно!.. Какая труба!.. Чудесное вступление, да и запоминается мигом!
Внезапно из уст калеки вырвался голос птички, так близко от меня, что от него завибрировало мое горло. Атмосфера словно насытилась неким ужасающим, звонким ароматом.
Ощутив головокружение, опьянение, блаженство, я едва не упал со скамеечки. Рабочие сцены, хористы, статисты и даже певцы – весь персонал театра столпился вокруг калеки. В ее голосе было нечто другое, нежели гениальность и приятность; он словно влек, манил слушателей.
И, стоя во мраке кулис, преображенная любовью к своему искусству, хромоножка с золотистыми волосами стяжала неотразимую красоту…
Она закончила. Продолжившаяся опера казалась набившим оскомину гвалтом. Я чувствовал себя так, будто еще пару минут назад пребывал в опиумном сне. Эта женщина, Борелли, снова превратилась в печальное и безвкусно одетое создание, которое не смогли заставить улыбнуться даже мои похвалы. Овации также оставили ее равнодушной.
Кавалер быстренько увел ее, как он выразился, «во избежание встреч с бестактными людьми на выходе». Я пожелал проводить их, но он этому воспротивился, и в весьма нелюбезной манере.
* * *
Как бы то ни было, примерно через час, не в силах успокоиться после столь краткого, но все же глубокого потрясения, я бродил по берегу моря, довольно далеко от домов, как вдруг из мрака, отделившись от скалы, возник мужской силуэт.
Новая луна слабо освещала морской пейзаж. Мне показалось, что я узнал Борелли. Раздираемый страхом и любопытством, я начал украдкой продвигаться вдоль прибрежных скал, каждую секунду теряя его из виду, но лишь для того, чтобы в следующий миг увидеть уже чуть ближе, неподвижного, словно статуя. Да, это точно был он.
Но где же я встречал его прежде?..
Помня об ужасе, в который его повергал мой необычный вид, я окликнул его еще издали и весело назвался.
Борелли, однако же, от этого вздрогнул, словно кипарис от порыва ветра.
Казалось, он просто созерцает ночное море. Благородный плащ, наброшенный на плечи, придавал романтизма его облику.
В ногах у него валялись какие-то предметы.
– Только не говорите мне снова, что не любите Амфитриту! – воскликнул я шутливым тоном. – Явиться сюда в такой час, чтобы полюбоваться…
– Ну и что же? – проворчал он. – Вам-то до этого какое дело, а?.. Да, я люблю море, но не так сильно, как одиночество, это ясно?
Я удивился тому, что он говорит так громко, его голос перекрывал шум прибоя, при том что я находился совсем рядом. Я приписал это его гневу. Внезапно он бросил:
– Почему же вы не осмеливаетесь спросить, что лежит на песке прямо передо мной?
– Но… – протянул я, растерявшись. – Я как-то даже не думал…
Борелли пожал плечами. Я заметил, что его интересует исключительно море: он беспрерывно обводил взглядом его зыбкую гладь. Залитое лунным светом, оно выглядело вполне спокойным. В его водах резвился дельфин; время от времени можно было уловить его вращение или мимолетный, с перламутровым отблеском, удар хвостом. Выстроившиеся в ряд маяки по-разному взмахивали своими мерцавшими бесконечными огнями-крыльями.
– Не думали? – усмехнулся Борелли. – Полноте! Вы просто боитесь. Я на дух не переношу навязчивых людей; и вы это отлично понимаете. Оставьте меня в покое, милейший!
Я был всего лишь немощным стариком…
– Послушайте, Борелли: так и быть, я уйду. Я вовсе не намеревался вам докучать, молодой человек. Но я хочу, чтобы вы знали: я ничего не боюсь. Так что это за вещицы валяются у ваших ног?
– Проваливайте! Уматывайте отсюда! – проревел великан. – Дайте мне побыть одному, не то…
Я удалился спокойным шагом, с трудом сдерживая дикое желание побежать, рвануть со всех ног.
По возвращении в Монте-Карло я спросил себя: а не воспользоваться ли мне отсутствием опасного чичисбея, чтобы попытаться переговорить с госпожой Борелли? Удержал меня от этого демарша поздний час. В обоих окнах этих искателей приключений уже не горел свет; сон бедняжки показался мне счастьем, которое можно было нарушить, разве что предложив взамен, что-нибудь действительно соблазнительное. Я прошел мимо.
* * *
В этом приключении было столько интригующих нюансов (к коим относился и пленявший меня голос, и возбуждавшая мое милосердие женщина, и вызывавший у меня подозрения мужчина), что я позволил своим спутникам отправиться в обратный путь без меня.
Вскоре после полудня мне доложили о приходе Борелли.
Я принял его в моей комнате. По его словам, он зашел ко мне исключительно как сосед к соседу. Никаких намеков на ночной инцидент он не делал. Но уже после нескольких малозначащих фраз он решительно попросил одолжить ему двадцать пять луидоров[109].
Весьма раздосадованный, я увильнул от прямого ответа, переведя разговор на другую тему и выразив восхищение стечением меломанов, которых певица привлекла в театр и в княжество. Благодаря ей все билеты на ближайшие две недели выступлений были распроданы, а гостиницы – переполнены.
В ответ супруг-импресарио заявил мне, что собирается потребовать от Генсбура серьезной надбавки, иначе его жена больше петь не будет. И я предполагаю, что он уже был готов повторить свое требование пятисот франков, но сделать это ему помешало неожиданное происшествие.
Лицо его изменилось. Весь обратившись в слух, он жестом призвал меня к молчанию. Прежде чем я услышал что бы то ни было, он, словно одержимый, ринулся на балкон.
Все прохожие, все гуляющие двигались в одном и том же направлении – торопливым шагом, той гипнотической и молчаливой походкой, которая с первого же взгляда наполняет вас тревогой. Внизу, у «Виллы Чаек», необычайный голос распевал нечто непонятное и неупорядоченное.
И именно на этот голос шли, словно сомнамбулы, все эти люди.
– Я же запретил ей…
Концовки фразы я не расслышал. В четыре прыжка он оказался в низу лестницы, также спеша на манящий голос.
То ли из неукротимого любопытства, которое возбуждала во мне их судьба, то ли поддавшись мелодическому магнетизму, но я последовал за ним.
На влекущий голос со всех сторон стекались люди.
То, что она пела, не было похоже ни на одну известную арию.
Это било ключом, хохоча
