Книга Обрученные холодом - Кристель Дабо

Она не поняла ни слова в этой приветственной фразе.

– У тебя доброе лицо! – радостно воскликнула старуха. – И такое невинное!

«Скорее уж оторопелое…» – подумала Офелия. Она заметила, что дряблые руки женщины покрыты странной татуировкой. Точно такой же, какая была на руках охотников в альбоме Аугустуса.

– Простите, мадам, я вас намочила, – сказала Офелия, откидывая с лица волосы, все еще мокрые от растаявшего снега.

– Великие предки, да вы вся дрожите, милая моя девочка! Входите же, дамы, входите скорее! Скоро подадут ужин.

Драконы

Офелия блаженствовала в горячей воде.

Как правило, девушка избегала пользования чужой ванной – читать эти маленькие интимные пространства всегда было неприятно. Но сейчас она вовсю наслаждалась купанием. Пальцы ног, посиневшие от холода, теперь наконец-то порозовели. Разморенная теплым паром, Офелия сонно оглядывала длинный цветной бордюр по краю ванны, коврик с узором из лилий и красивые фарфоровые вазы в стенных нишах. Каждая вещь здесь была подлинным произведением искусства.

– Знаешь, детка, я и успокоена, и вместе с тем сильно озабочена!

Офелия взглянула сквозь затуманенные очки на силуэт тетушки Розелины, двигавшийся за занавеской, как в детском театре теней. Старушка закалывала шпильками свой скромный шиньон, надевала жемчуга, пудрила нос.

– Успокоена, – продолжала теткина тень, – потому что этот ковчег оказался не таким уж враждебным, как я боялась. Никогда еще я не видела настолько роскошного дома… И хотя акцент этой почтенной бабули режет ухо, она просто душечка!

Розелина отодвинула занавеску и наклонилась к Офелии. Ее светлые волосы, туго стянутые в пучок, излишне сильно благоухали туалетной водой. Она уже облекла свое тощее тело в красивое темно-зеленое платье – подарок «почтенной бабули», компенсацию за сломанную егерем швейную машинку.

– Но я озабочена тем, что человек, за которого ты собираешься замуж, неотесанный грубиян, – прошептала старушка.

Офелия откинула назад тяжелые мокрые волосы и подумала, не рассказать ли крестной о предостережении Торна.

– А ну-ка, вылезай! – приказала тетка, щелкнув пальцами. – Ты уже вся сморщилась, как сушеная слива.

Офелия вынырнула из горячей воды и передернулась от холода. Первым делом она машинально натянула на руки свои перчатки чтицы. Затем с удовольствием закуталась в белую купальную простыню и вышла из ванной в спальню. Бабушка Торна предоставила в ее распоряжение множество платьев. Разложенные на широкой кровати с балдахином, они напоминали томных женщин, соперничавших в красоте и грации. Девушка выбрала самое скромное – жемчужно-серого цвета, приталенное, с пуговицами едва ли не до самого подбородка. Увидев себя в зеркале такой разряженной, да еще и с уложенной на затылке косой вместо свисающих на лицо волос, она почувствовала, как ей не хватает привычной небрежности. Офелия дотянулась до своего шарфа, все еще влажного, и он обвил трехцветным кольцом ее шею, свесившись до самого пола.

– Бедная моя племянница, ты начисто лишена вкуса, – раздраженно сказала Розелина.

В дверь постучали. Девушка в фартучке и наколке горничной сделала почтительный реверанс:

– Ужин готов, не угодно ли дамам следовать за мной?

Офелия внимательно посмотрела на ее хорошенькое личико, осыпанное веснушками, и попыталась – впрочем, безуспешно – угадать степень их с Торном родства. Если это его сестра, то она совсем на него не похожа.

– Благодарю вас, – сказала Офелия, в свою очередь приседая в церемонном реверансе.

Девушка так изумленно взглянула на нее, что Офелии стало ясно: она допустила какую-то оплошность.

– Мне кажется, это простая служанка, – шепнула ей крестная, пока они спускались по лестнице, устланной мягким ковром. – Я слышала о таких, но впервые вижу своими глазами.

Офелия кивнула. Ей приходилось читать ножницы горничной у себя в музее, но она думала, что эта профессия исчезла вместе со старым миром.

Девушка ввела их в просторную столовую. Здесь было темнее, чем в коридоре. Коричневые стены, сводчатый потолок и свинцовые переплеты витражных окон создавали полумрак. На длинном столе слабо горели свечи, пламя которых отбрасывало золотые отблески на столовое серебро.

Посреди всего этого, во главе стола, сидела в резном кресле дама волшебной красоты. Ее гибкое холеное тело было облачено в голубое атласное платье с кремовыми лентами, нежно шуршавшее при каждом ее движении. Молочно-белая шея гордо выступала из пены светлых кружев. Лицо с мягкими чертами, лишенное возраста, озарялось ангельской улыбкой. Раз взглянув на него, невозможно было отвести взгляд. Но Офелия все-таки опустила глаза. Она смотрела на ухоженную руку, которую протянула ей дама. Под полупрозрачной кружевной манжетой виднелась все та же затейливая татуировка.

– Милое мое дитя! – обратилась дама к Офелии томным, чувственным голосом. – Дайте же мне вами полюбоваться!

– Боюсь, я недостойна того, чтобы мной любовались, – вырвалось у Офелии.

Улыбка дамы стала еще шире, сделав заметными ямочки на ее белоснежных щеках.

– Ну, во всяком случае, вы достаточно искренни. Вот чего нам здесь не хватает, не правда ли, мама?

Северный акцент, такой неблагозвучный в устах Торна, придавал голосу этой женщины воркующие интонации и делал ее еще обольстительнее.

Бабушка, сидевшая через два стула от нее, кивнула с добродушной улыбкой:

– Я ведь тебе уже говорила, дочь моя, эта юная особа – воплощение простодушия и невинности!

– О, простите, я забыла свой долг хозяйки и даже не представилась вам! – спохватилась красавица. – Меня зовут Беренильда, я прихожусь Торну тетей. Люблю его как сына и уверена, что скоро полюблю и вас как родную дочь. Прошу вас относиться ко мне как к матери. Садитесь же, милое дитя, и вы тоже, мадам Розелина.

Перед Офелией поставили тарелку супа, и только тут она заметила Торна, сидевшего напротив. Прежде его скрывал царивший в столовой полумрак.

Сейчас Торна трудно было узнать.

Густые светлые волосы уже не походили на гриву – они были коротко острижены. Борода, скрывавшая щеки, исчезла. Толстая дорожная шуба уступила место темно-голубому камзолу со стоячим воротником, из-под обшлагов которого выступали широкие манжеты белоснежной рубашки. В этом наряде Торн уже больше походил на знатного человека, чем на дикого зверя. Пламя свечей играло на его часовой цепочке и запонках.

Однако выражение лица жениха не стало любезнее. Он упрямо смотрел только в свою тарелку с тыквенным супом. Казалось, он молча считает, сколько раз его ложка проделала путь от тарелки до рта и обратно.

– Тебя что-то совсем не слышно, Торн! – заметила красавица Беренильда, поднимая бокал с вином. – А я-то надеялась, что женское присутствие в твоей жизни сделает тебя более разговорчивым.