Книга Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года - Адам Б. Улам

Подобно предшественникам, которые нашли в немецком идеализме «арифметику революции», Чернышевский и его последователи не видели никаких сложностей в восприятии сущности материализма и утилитаризма наряду с призывом к революционной борьбе. Знаменитая теория «разумного эгоизма» служила философским инструментом для необходимых преобразований. Чернышевский позаимствовал ее у английских утилитаристов, но как были бы удивлены Джордж Бентам и Джон Стюарт Милль, увидев результаты, полученные их русским последователем. Человек эгоистичен по природе, говорили радикалы 60-х с восторгом и горячностью, обычными спутниками новых открытий. Человеком движет исключительно личный интерес, а никак не Бог или нравственные законы. Но какая же наиболее рациональная форма эгоизма? «Порядочный», «настоящий» или «новый» человек (у Чернышевского это равнозначные определения) находит высший интерес, удовлетворение чувственного удовольствия в служении обществу. Эгоизм = служению человечеству = (в условиях современной России) революционной активности. В романе «Что делать?» разные персонажи идут на все, чтобы продемонстрировать свой героизм, к примеру, отказываются от любимой женщины, спят на гвоздях, чтобы закалить себя для революционной деятельности. Результат их альтруизма и любви к человечеству не что иное, как обычный эгоизм. Развитие Чернышевским теории «разумного эгоизма» имели серьезные последствия. Легко увидеть, как с ее помощью можно дать разумное объяснение политическому терроризму. Как быть, если большинство удовлетворено жизнью или недостаточно информировано, чтобы выносить жизнь в условиях политического террора? Должен ли «новый человек», если он движим внутренней потребностью, рисковать своей жизнью ради людей? Мы знаем, что Александр Ульянов, произнося речь в суде, даже не стал притворяться, что положение угнетенных масс повлияло на его решение совершить попытку цареубийства. Он признал, что имел в виду меньшинство. Разве его поступок не вписывается в теорию «разумного эгоизма»?

«Отцы и дети» Тургенева увековечили «новых людей». Их консервативным и даже либеральным современникам «новые люди» стали известны как «нигилисты», враги традиционализма, культуры и обычаев. Роман Чернышевского явился в значительной степени ответом на роман «Отцы и дети», в котором молодое поколение усмотрело оскорбительное искажение их идей. «Из рассказов о новых людях» сказано в подзаголовке «Что делать?». Рахметов – самый необыкновенный персонаж романа, задуманный Чернышевским как образец нового человека. Именно он ест много полусырого мяса и спит на гвоздях, обретая силу и выносливость для выполнения революционных заданий. (Сам Чернышевский был слабым и оторванным от жизни.) Он никогда бы не стал есть то, что не могут позволить себе простые люди, «…апельсины ел в Петербурге, не ел в провинции, – видите, в Петербурге простой народ ест их, а в провинции не ест». Рахметов феноменально груб и пренебрегает вежливостью, свойственной русскому аристократу. Ему было достаточно в течение пяти минут бегло пробежаться по страницам, чтобы понять, написана ли эта книга в научном духе, и если нет, то это мусор, и ее не стоит читать. Он читает только «самобытное» и лишь в той мере, чтобы понять эту самобытность. Он тратит значительную часть своего состояния, помогая людям, но действует как «разумный эгоист». Он, безусловно (хотя из-за цензуры об этом впрямую не говорилось), революционер.

Русское общество конца 50 – 60-х годов не примирилось с появлением сердитых молодых людей. Прежний тип радикала a la Герцен являл собой культурного человека с изысканными манерами. «Новый человек» рассмеялся бы вам в лицо, если бы вы заговорили об идеалистической философии, и насмехался бы над всем, что не связано с наукой или революцией. Хуже того, «новый мужчина» объединился с «новой женщиной», которая коротко стригла волосы, спорила с родителями и намеревалась изучать анатомию, чтобы стать врачом и работать среди простых людей. Для консерваторов все эти ужасы свидетельствовали о том, что ослабление режима, наступившее после смерти Николая, зашло слишком далеко; следовало обуздать молодежь. Когда за несколько лет невоспитанность обернулась политическим террором, консерваторы испытывали горькое удовлетворение, говоря: «Мы вас предупреждали». Радикалы с тоской наблюдали за экстравагантным духом нового поколения во главе с Чернышевским, но они видели в этом запоздалую реакцию на ограничения и жесткость николаевского режима. Но сожалея о грубости преемников и, вероятно даже, как это, забывшись на минуту, делал Герцен, приписывая их поведение низкому социальному происхождению новых лидеров, больше всего они опасались всплеска политической активности новых людей.

В политике Чернышевский был столь же расчетлив и осторожен, сколь наивен и противоречив в художественной сфере деятельности. Он действовал крайне осторожно, чтобы нельзя было обнаружить его связь с какой-либо революционной организацией. Он подвергал самодержавие жесточайшей критике под самым носом цензуры, используя с этой целью свои статьи, печатавшиеся в журнале «Современник», связанные с такими вопросами, как события в Австрии, Древнем Риме, или политикой Франции во времена революции 1848 года. Его намеки были ясны не только посвященным, но и широкой публике. Язык Чернышевского был образцом «эзопова языка», который Ленин и его соратники весьма удачно использовали в борьбе с цензурой.

Русская политика конца 50-х – начала 60-х годов представляла собой необычное явление. Большая часть радикалов никогда не была так далека от того, чтобы превозносить царя за те или иные реформы. Самые осторожные из либералов уже были готовы прибегнуть к насилию, если царь не услышит их просьбы и не погасит народные волнения. Политическая деятельность Чернышевского имела отношение и к тем и к другим. В реальной политике он был, подобно большинству своих современников, и радикалов и либералов, последователем Герцена. Именно благодаря Герцену у Чернышевского еще в юности зародилась идея служения народу и связанного с ней риска быть арестованным или сосланным. Ближайшие цели, которые ставил Чернышевский для России 50-х, повторяли призывы «Колокола»: освободить крестьян вместе с землей (коммуна станет основой будущего социализма), покончить с цензурой и созвать народное собрание.

Но пылкий революционный темперамент не мог и не искал успокоения в разного рода реформах и заявлениях. Даже Чернышевский пришел в восторг и испытал чувство благодарности к Александру, услышав сообщение, что император собирается освободить крестьян. Хотя не только обещанная реформа, а весь набор чувств и соображений толкнули его на путь бескомпромиссной борьбы с режимом. Герцен и либералы все еще сохраняли иллюзии в отношении императора, вызывая тем самым все большее негодование радикальных сотрудников «Современника». Добролюбов и Чернышевский клеймят позором умеренных и либералов. Весьма прозрачно они пишут, как либералы и средний класс повсюду, в той же Франции после 1848 года, «продают» людей и, охраняя классовые интересы, мирятся с репрессивным режимом. Обломов для «Современника» олицетворяет действующих из лучших побуждений аристократию и бюрократов. Герой знаменитого романа Гончарова – «лишний человек», постоянно мечтающий о серьезных поступках, но не имеющий достаточных сил и храбрости для их исполнения.

Чувства нового поколения выразила знаменитая фраза из известного письма в «Колокол», напечатанного в 1860 году и подписанного А. Русский.[39]