Книга Власть в Древней Руси. X - XIII века - Петр Толочко

И, наконец, было еще представление о единородности и равноправности князей, которое являлось основой для так называемых «родового» и «коллективного» княжеских суверенитетов над Русью.[195] В сущности, что было уже отмечено в литературе, несмотря на определенные терминологические новации обе эти концепции являются традиционными для отечественной исторической мысли.[196] В их основе теория «родового владения» С. М. Соловьева или «семейного владения» А. Е. Преснякова. Историки, обосновавшие эти суверенитеты, почему-то ограничили их во времени: родовой, будто бы, имел место только на первом этапе истории Руси, а коллективный — на втором. Такое хронологическое их соотнесение представляется некорректным, поскольку коллективный владельческий статус княжеского рода Рюриковичей с X по XIII в. не претерпел принципиальных изменений.

Не случайно, многие князья претендовали и получали в старой Русской земле так называемые «части» или наделы (Всеволод Юрьевич, Роман Мстиславич, Мстислав Мстиславич). По существу, претензии на «причастие» основаны в том числе и на вотчинном праве. Князь уже давно и прочно сидел в своей земле, но знал, откуда он родом и поэтому претендовал если не на Киев, то хотя бы на какую-то часть владений в великокняжеском домене, как общем родовом наследии. Юрий Долгорукий, на изгнание из Русской земли его сына Ростислава, воскликнул: «Тако ли мнѣ части нѣту в Рускои земли и моимъ дѣтемъ».[197]

Отражением коллективного сюзеренитета являлись княжеские съезды, которые, несмотря на их нерегулярность, все же можно считать высшим законодательно-распорядительным органом страны.

Одним из проявлений коллективного сюзеренитета являлось соправительство на киевском столе. Особенно когда на нем утверждались представители двух соперничавших за обладание Киевом княжеских ветвей.

Может показаться парадоксальным, но в одном ряду с различными формами старейшинства и коллективного сюзеренитета находилась и вотчинная система, так и не приведшая к независимому существованию русских княжеств. Прежде всего потому, что не обрела четких правовых понятий. Каждый удельный князь мог применить отчинное право не только к конкретной волости, перешедшей ему непосредственно от отца, но и к другой, где когда-либо княжил его отец или дед, и даже к Киеву, на столе которого сидели представители различных ветвей княжеского рода.

Система отчины не могла являться антитезой единству Руси и в том случае, если бы зиждилась исключительно на нерушимой наследственности уделов. Ведь кроме малой на Руси всегда сохранялось понятие большой отчины, принадлежавшей всему правящему княжескому роду, происходящему от единого прародителя.

Именно так представляла Русь православная церковь. Когда в 1189 г. венгры оккупировали Галичину, то митрополит обратился к киевским соправителям Рюрику и Святославу со следующим призывом: «Се иноплеменьници отъяли отчину вашю, а лѣпо вы бы потрудитися».[198]

По существу, аналогичным было и княжеское понимание отчины. Характерный пример этому содержится в статье 1178 г. Ипатьевской летописи. Новгородцы прислали приглашение Мстиславу Ростиславичу занять новгородский стол. Мстислав ответил отказом, мотивируя его тем, что не хочет уходить из своей отчины. «Он же не хотяше ити из Рускои земли река имъ: Яко не могу ити изъ отчины своеѣ». Братьям этот аргумент не показался убедительным, поскольку Новгородская земля для них также являлась отчиной. «Но понудиша и (его — П.Т.) братья своя и мужи свои рекуче ему: „Брате, аже зовуть тя съ честью, иди, а тамо ци не наша очина?“».[199]

В свою очередь, и Русская земля (в узком значении этого термина) во главе с Киевом представлялась отчиной для князей удельных. Кроме черниговских Ольговичей, о чем речь шла в первой главе, такие права на нее заявляли и князья Северо-Восточной Руси. Узнав, что Киев захватил Всеволод Чермный, изгнавший из него Рюрика Ростиславича, Всеволод Большое Гнездо решил выступить в поход на Чернигов. При этом, мотивировал свое решение необходимостью защитить Русскую землю, которая была и его отчиной. «Того же лѣта слышавъ великый князь Всеволодъ Гюргевичь, внукъ Володимерь Мономаха, оже Олговичи воюють с погаными землю Рускую, и сжалиси о томь, и рече: „То ци тѣмъ отчина однѣмъ Руская земля, а намъ не отчина ли?“».[200]

Своей отчиной считали владимиро-суздальские князья третий центр Русской земли — Переяславль. Регулярно посылая туда князей из своего семейного клана, они неизменно подчеркивали этот его владельческий статус. В одном случае обосновывали свое право на обладание Переяславлем тем, что там сидели их деды и прадеды, в другом — просто утверждали, что это их вотчина. Наглядными примерами этому могут быть статьи Лаврентьевской летописи 1201 и 1213 гг.

«Посла благовѣрный и христолюбивый князь великий Всеволодъ Гюрговичь, внукъ Володимерь Мономаха, сына своего Ярослава в Переяславль в Русьскый княжить на столъ прадѣда и дѣда своего».[201]

«Изведъ Гюрги из Москвы Володимера и посла и (его — П.Т.) в Руский Переяславль на столъ, на отчину свою».[202]

Примерно так владимиро-суздальские князья смотрели и на Новгородскую землю, что давало им основания постоянно претендовать на замещение там княжеского стола. Со временем, их вотчинные права признали и сами новгородцы, что следует из свидетельства статьи 1200 г., рассказывающей о просьбе новгородского посольства прислать им князя. «Ты господинъ князь великый Всеволодъ Гюргевичь, просимъ у тобе сына княжить Новугороду, зане тобѣ отчина и дѣдина Новгородъ».[203]

Пикантность ситуации заключалась в том, что отчинные права на Переяславль и Новгород со стороны владимиро-суздальских князей не были безусловными. Такими, если не большими, являлись права на эти города киевских князей, «деды и прадеды» которых также занимали их столы. О том, что они считали Новгород своей отчиной, убедительно свидетельствует, цитировавшаяся выше, статья 1178 г. Ипатьевской летописи.[204]