Книга Лежу на полу, вся в крови - Йенни Йегерфельд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Поверхность воды была зеркально гладкой, в мраморных серых разводах от отражающихся облаков. Было тихо, словно ночью, и я слышала лишь плеск весел и собственное дыхание. Я наблюдала, как от капель с весел расходятся круги по воде. Проплыла мимо мостков, мимо дерева, ветви которого спускались к самой воде, мимо кирпично-красного лодочного домика, погладила рукой поверхность мутной зеленоватой воды, и она сомкнулась над моей ладонью, ответив мне ледяной лаской. Я никого не видела, никого не слышала — ни других лодок, ни людей. Каяк медленно плыл вперед, мимо небольшого острова со скалистыми берегами и стройными соснами. Большие желтые кувшинки с длинными стеблями до самого дна. Я попыталась сорвать одну, но стебель оказался таким крепким, что байдарка опасно закачалась, и мне пришлось его отпустить.
Я ни о чем не думала. Ничего не чувствовала. Ни боли. Ни тоски.
Я отпустила весла и зажмурилась, дыша полной грудью, скользя по воде. Я устремила взгляд в небо, где светло-серые тучи нависали воздушным потолком.
Are you okay?[13]
— Так где же все-таки твоя мама? — спросил Джастин, подъезжая к дому своих родителей.
Он повернул ключ зажигания, и мотор смолк, но радио продолжало играть. В салоне звучал сингл Майкла Джексона «Smooth Criminal», только в ускоренном темпе и с бешеными басами и барабанами.
Я взглянула на мамины окна, за которыми было темным-темно. Дом из-за отсутствия штор выглядел крайне негостеприимным, почти заброшенным. Джастин проследил за моим взглядом.
— Не знаю, — честно ответила я.
— Не знаешь?
— Нет.
— Ну хорошо, а когда она вернется, знаешь?
— Не знаю.
Он развернулся ко мне и легонько погладил по руке, ласково и чуть щекотно. Я посмотрела на его руку, на широкую ладонь, длинные пальцы с траурной каймой под ногтями. Зачем он меня гладит? Зачем обо мне беспокоится? Что это — братские чувства? Приглашение к сексу? Однако тут я вдруг вспомнила, что случилось у озера, и кто там кого трогал и к чему приглашал.
— Слушай … мне жутко неудобно, что все так вышло… ну там… у озера… что я тебя обняла, пока ты… держал каяк.
Он рассмеялся, запрокинув голову. Видимо, он хотел изобразить непринужденность, однако выглядело это так, будто у него шею свело. Его ладонь как бы нечаянно соскользнула с моей руки.
— Да ладно тебе, — сказал он. — Мне не привыкать. Шучу, шучу.
Он смущенно кашлянул и отвернулся к окну, я же продолжала украдкой его разглядывать. Он покраснел, и я невольно улыбнулась. Мысль о том, что мне удалось его смутить, почему-то наполняла меня торжеством.
Он снова прочистил горло и вдруг закашлял в полную силу. Его театральное покашливание превратилось в самый настоящий приступ, со слезами на глазах и клокочущей в горле мокротой. Теперь наступила моя очередь отвернуться — смущать его мне понравилось, однако всему есть предел. Когда приступ прошел, Джастин высморкался в салфетку, выуженную из кармана куртки, и сказал:
— Ну, слушай… Она же, наверное, должна скоро вернуться? Вечером-то уж точно?
Голос его при этом звучал до странного напряженно.
Свет погас, так что теперь мы сидели в темноте, и я наблюдала, как на зеркале заднего вида раскачивается силуэт Девы Марии.
— Я не знаю. Правда.
Я открыла дверь и вышла из машины — потому что мне стало стыдно. Стыдно за маму, которой нигде нет. Стыдно за себя, потому что я — дочь матери, которой нигде нет. Стыдно, что она мной пренебрегла.
Не-Джастин так и сидел в машине с прижатой к лицу салфеткой, пока я захлопывала дверцу, шла по шуршащему гравию, поднималась по лестнице и подходила к двери. Так и сидел, пока я возилась с замком, входила в дом и тщательно закрывала за собой дверь.
Ну а что уж он там делал дальше, я не знаю.
Я осторожно улеглась на пол, уткнувшись лицом в коврик с надписью «Добро пожаловать». Жесткая щетина покалывала щеки. Пахло пылью.
Добро пожаловать. Ха-ха.
Я так тосковала по человеческой близости, мне так хотелось, чтобы кто-то меня обнял, утешил.
Я так ужасно тосковала — сама не знаю по кому или чему. Да только пользы от этой тоски…
Не знаю, сколько я так пролежала — может, десять минут, может, час. Я не засекала, а никого другого, кто мог бы засечь, рядом не было.
* * *
И тут зазвонил телефон.
Я вздрогнула, как от удара током, перевернулась на спину и выудила телефон из влажного кармана джинсов. Звонила не мама. Папа. Мой достойный восхищения папа. Мой внушающий уважение, ответственный папа. Разочарование лишило меня последних сил.
— Алло.
— Алло! Как там моя Майюшка? — сказал папа чуть громче обычного, как всегда бывает после того, как он пропустит пару бокалов.
Мой пьяный вспотевший папа.
— Нормально, хорошо, — ответила я хриплым голосом, как будто только что проснулась.
Я повернулась на бок и поняла, что вся моя одежда промокла до нитки. Куртка, штаны, ботинки. Натекло с весла.
— А как твой палец?
— Ну, так…
— Болит?
— Не без этого.
Я прекрасно понимала: он хочет от меня услышать, что все нормально, все в порядке, чтобы он спокойно мог вернуться к тому, к чему ему не терпится вернуться, — однако я не смогла себя заставить произнести нужные слова. Моего запаса щедрости сейчас на это не хватало. Прежде чем он успел продолжить, я спросила:
— А ты что делаешь?
— В смысле?
— Ну, что ты делаешь, когда я уезжаю? Вот сейчас, например?
— Сейчас? Прямо сейчас?
— Ага.
Он откашлялся. На заднем плане играла музыка, какая-то певица с тоненьким девичьим голосом. Дебби Харри, что ли? Я вспомнила хищную блондинку — поклонницу Тимберлейка и ее благодарный поцелуй в щеку, перепачкавший меня помадой и слюной.
— Да вот, с Улой сидим за пивом, разговариваем. А что?
Произнес он это настороженно, почти вызывающе. Ему явно не хотелось говорить о себе. Он бы предпочел простой и короткий разговор. Возможность продемонстрировать свою отцовскую заботу, чтобы потом с чистой совестью вернуться к своим делам. Я испытала разочарование. Мне хотелось, чтобы он ответил честно. Что он собирается на вечеринку к Дениз. Что собирается напиться, как свинья, выпрыгивая из штанов на танцполе какого-нибудь клуба, для которого он уже слишком стар, и в конце концов, если повезет, трахнуть Дениз или другую двадцатипятилетнюю жертву современной культуры со стрижкой «паж». В общем, кого-то, кто будет сражен тем, что он — широко известный в узких кругах музыкальный критик и при этом в одиночку растит эмоционально нестабильную дочку-подростка. Может, конечно, стоило радоваться, что он обо мне рассказывает, однако у меня порой возникало чувство, будто он просто рисуется, рассказывая обо мне и «моих проблемах», чтобы добавить себе очков. Использует меня, чтобы показать, какой он со всех сторон положительный парень, как не боится брать на себя ответственность и не растворяется с этой ответственностью в тумане. Дело же не только в том, что написала Дениз, до нее были и другие, и их было немало. Однако эти отношения всегда завязывались и развивались где-то за пределами моего мира, в его «свободные» выходные, в обеденных перерывах, посредством писем и СМС. Он никогда о них не говорил, делая вид, что их не существует, — но у меня, к счастью, были свои способы добывания информации. Вернее, именно поэтому мне и пришлось эти способы найти.
