Книга Затворник с Примроуз-лейн - Джеймс Реннер

– Сынок, это фантастика, – сказал Дэвид, хотя на душе у него все еще было неспокойно.

– Спасибо, – ответил Таннер. – Я ее весь день делал.

– Просто шедевр. А для тети Пегги сможешь снова настроить?

– Почему ты все время уезжаешь? Ты что, теперь всегда будешь на работе, как папа Трэвиса?

– Просто меня попросили кое-что написать. Как раньше, когда я работал журналистом…

– Когда еще была мама? – закончил за него Таннер.

– Да.

– Мама была красивая?

– Ты же знаешь. Я много раз тебе говорил, что да.

Неужели ребенок догадался, что сегодня у отца не совсем обычные планы на вечер? Наверное, он что-то почувствовал. Сын пытался защитить мать, которой не помнил, – это и тронуло Дэвида, и слегка напугало.

– Расскажи, какая она была красивая.

– Как первые лучи утреннего солнца, стучащиеся в окно.

– А еще?

– Как греза ангела.

– Она была така-а-а-я красивая…

– …что, если посмотришь в словаре слово «красавица», там будет написано…

– «Мама Таннера»!

– Точно. Именно это там и будет написано.

* * *

– Могу я тебе кое в чем признаться?

– Конечно, – сказал Дэвид.

Они сидели в его «жуке» на парковке гриль-бара «Даймонд». Кэти сняла обруч с кошачьими ушками, позволив волосам рассыпаться по плечам – кроме пары боковых прядей, которые она на манер хиппи повязала вокруг головы. От нее пахло дешевым шампунем и арахисовым маслом. С первой минуты встречи она грызла ноготь на левом указательном пальце, который не выпускала изо рта. «Не пора ли ей озаботиться своим здоровьем, – подумал Дэвид, – с учетом того, сколько лака для ногтей попадает в ее организм?» Едва успев сесть в машину, она настроила радио на местную музыкальную индистанцию и стала подпевать какой-то мутной песне Тори Эймос, которую Дэвид слышал первый раз. На Кэти были черные чулки, зеленое платье, а поверх него – футболка с Ramones. Было совершенно очевидно, что она никогда толком не слушала Ramones, но это не мешало Дэвиду пялиться на ее губы.

– Ненавижу «Даймонд», – сказала она. – Ну ладно, не ненавижу. Это слишком сильно сказано. Стейки у них хорошие. Но когда я была здесь в последний раз, сосалась с одним сенатором. С женатым сенатором штата. Или он сосался со мной. В общем, мы сосались друг с другом. И если мы туда пойдем, я буду без конца вспоминать этого сенатора и это испоганит нам все интервью – или чем там мы собираемся заняться.

– Может, к «Ларри»? – предложил Дэвид.

Она пожала плечами.

– Никогда в «Ларри» не была. Но мне все равно. Куда угодно, только не сюда.

Если не считать чисто внешнего сходства, Кэти ничем не напоминала Элизабет. Они были как две разнозаряженные частицы: если Кэти позитрон, то его покойная жена – электрон. Наверное, случись им объединить свои силы, никто в целой Вселенной не смог бы им противостоять. Обе были невероятно обаятельны, но каждая по-своему. Возможно, подумал Дэвид потом, Кэти привлекла его как раз своей непохожестью на Элизабет. Ничто в ней не напоминало ему о покойной жене – и ему не было больно рядом с ней. Такое было с ним первый раз.

Через двадцать минут они уже сидели в отдельной кабинке «Ларри» – небольшого бара, знаменитого фирменными жареными грибами и панини. На стенах висели фотографии завсегдатаев с клоунскими носами на лицах. Дэвиду было любопытно, откуда пошла традиция, но он решил не спрашивать, дабы не разрушать интригу. Зато придумал такую историю: в самый день открытия в бар заглянул клоун в гриме (отработал на детском дне рождения и не успел переодеться), съел тарелку грибов и умер на месте от сердечного приступа. Хозяин, не желая, чтобы призрак покойного клоуна беспокоил посетителей, развесил по стенам эти фотографии в надежде, что они его умиротворят.

– А почему они все как клоуны? – спросила Кэти, показывая на фото пожизненного мэра Акрона Дона Пласкеллика с огромным красным носом.

Дэвид пожал плечами. Официантка принесла пиво: ему – «Дортмундер», Кэти – «Стро» – и отправилась на кухню узнать, когда будут готовы «грибочки».

– Ну и? – спросила Кэти.

– Да, поехали, – согласился Дэвид.

– У вас разве нет диктофона? Или хотя бы блокнота или чего-нибудь в этом роде?

– Не-а. Если я чего-то не запоминаю, то потом просто додумываю.

Она неуверенно улыбнулась.

– Если я соберусь использовать что-то из вашего рассказа, то перезвоню вам и попрошу наговорить под запись. Но пока я только подбираюсь к теме. До написания статьи еще далеко.

– Вы это специально говорите? Чтобы развязать мне язык?

– А из вас получился бы неплохой журналист.

– Кто знает, – сказала она. – Ладно, Вудворд[2], задавайте свои вопросы.

– Вы знали Старика с Примроуз-лейн? Видели его?

– Вряд ли. Хотя в полиции мне говорили, что, вероятно, несколько раз мы с ним пересекались. Вот только… они мне показывали эту мою биографию, которую он писал. И там есть вещи, которые он никак не мог знать. В смысле он просто не мог за мной там подсмотреть. Например, в летнем лагере в Келлис-Айленде, куда я однажды ездила. Это был лагерь от Министерства сельского хозяйства, совсем маленький. Двадцать человек детей и пять вожатых. Я помню всех. Его там точно не было. То же самое – что я ела и все такое прочее – про каникулы во Флориде. Мне тогда было восемь лет. Мы гостили у моей тети в Пердидо-Ки. Сезон уже кончился, и народу вообще никого не было. Он просто не мог знать, чем я там занималась. В полиции считают, он за мной следил. Наблюдал за каждым моим шагом почти всю мою жизнь. Но я уверена, что никто никогда за мной не ходил. Ну, почти уверена. И его лицо мне даже близко знакомым не показалось.

– О чем еще вас расспрашивали в полиции?

– В основном интересовались, где и когда я его видела. Показали его фотографию. Я его не узнала. Они сказали, может, я его видела, когда была маленькой. Может, и видела, откуда мне знать? Но даже если видела, то не запомнила. Они даже уговорили меня подвергнуться гипнозу.

– И как, помогло?

В ответ Кэти изобразила неприличный жест. Принесли грибы. Подцепив на вилку самый большой, она принялась дуть на него своими ангельскими губками.

– У вас есть какие-нибудь предположения?

– Конечно, я много об этом думала. Это, конечно, полное безумие – знать, что был на свете совершенно чужой человек, который знал про меня абсолютно все! И у меня, получается, не было от него никаких секретов, как от лучшего друга. Только я на эту дружбу не подписывалась. А он ведь, наверное, знал даже про самые-самые гадости, которые я делала, про то, в чем я никому признаваться не собиралась. Например, чем мы с мистером Мерфи занимались за гаражом, когда мне было четырнадцать лет. Но мне почему-то кажется, что, хоть он и знал про меня все это, все равно был в меня влюблен. В общем, полная жуть. Вы спрашиваете, какие у меня есть предположения. Ну, не знаю. Единственное, что приходит в голову, – что все это – какое-то дикое совпадение. Он писал о какой-то вымышленной девочке, но вышло так, что она жила той же жизнью, какой жила я, только в реальности. А может, мы с ней были как-то связаны, телепатически, что ли… Это… уму непостижимо, правда? Мне, кстати, всегда нравилось это выражение. Уму непостижимо. А как вы? Есть идеи?