Книга Вино в потоке образов. Эстетика древнегреческого пира - Франсуа Лиссарраг

Отражения

Выпьем! Надо ли нам ждать темноты? С палец осталось дня!Принеси нам больших чаш расписных, мальчик любимый мой!Для забвенья забот бог, что рожден Зевсом с Семелою,Нам вино даровал. Лей до краев! Два к одному смешайВоду с чистым вином: пусть поспешат чаша за чашеюДруг за другом вдогон…[186]

Стихи, как и сосуды, не сохраняются полностью и доходят до нас во фрагментах. В этом отрывке из стихотворения Алкея говорится о том моменте, когда симпосиасты, взяв в руки пестро украшенные (poikilais) чаши, приступают к винопитию. Было бы, конечно, интересно узнать, идет ли речь о расписанных чашах, наподобие тех, которые мы здесь разбираем, или о металлических сосудах, гравированных или отделанных чернью.[187] Вопрос этот неразрешим: Алкей писал не для археологов. Афинские вазы также прославляет Пиндар в начале стихотворения, посвященного Фрасибулу Акрагантскому:

Тебе, Фрасибул,Шлю я к застолью этот воз любезных песнопений, —И да будет он сладок в хмельном кругу,И да будет он стрекалом для Вакховых лоз и афинских чаш…[188]

Пение неразрывно связано с вином и винными сосудами, знаменитой аттической керамикой; но больше Пиндар ничего об этом не говорит. И с этим придется смириться: посуды было много, посуда была богатой, но в греческих текстах она почти не упоминается.[189] Зато поэты часто описывают жесты и аксессуары, характерные для симпосия, связанные как с удовольствием от винопития, так и с наслаждением, получаемым от песен. Пиршественная поэзия любит изображать самое себя, и если она не ограничивается воспеванием одних только радостей застольного товарищества, то уделяет им почетное место. Принцип зеркальности, который мы обнаруживаем в стихотворении, исполняемом на симпосии и притом повествующем о симпосии, встречается и на сосудах, которые радуют пирующих их же собственным отражением. Этот принцип художники используют вполне сознательно и отрабатывают его самыми разнообразными способами.

73· Краснофигурная чаша; Дурис; ок. 500 г.

На краснофигурной чаше [73][190] полулежат непрерывным, идущим по всей поверхности сосуда кругом пятеро бородатых мужей; на одной стороне изображены флейтист и мальчик, зачерпывающий вино из кратера; на другой – трое пирующих, один из которых играет на лире. Вся эта сцена располагается над узкой полоской с изображением сосудов – черных силуэтов на красном фоне – и отделена от нее тройной линией, намечающей поверхность пола; цветовое решение зоны с изображением сосудов противоположно цветовому решению верхней зоны. Черные сосуды на красном фоне противопоставлены сцене, где красные фигуры изображены на черном фоне. Эти две зоны четко отделены друг от друга и не пересекаются; и только ручки канфара доходят до ноги одного из пирующих, но при этом не попадают в фигуративное пространство персонажей. Это два обособленных пространства: отметим не только различие цветового решения и производимый этим визуальный эффект, но и то, что эти два плана функционируют совершенно различными способами.

74. Краснофигурная чаша; т. н. художник Пифоса; ок. 500 г.

В верхнем, краснофигурном, регистре персонажи двигаются, пьют, поют; в этом пространстве происходит обмен словами, жестами, взглядами; детали изображения сочетаются между собой так, что образуют синтаксическую, нарративную структуру. В нижнем, чернофигурном, регистре представлена серия неподвижных, следующих один за другим предметов; это паратаксис, сугубо орнаментальный рисунок. Обычно чаши украшены меандром, или непрерывным геометрическим – нефигуративным – узором.[191] Посуда, располагающаяся в этой части чаши, занимает место орнамента и отличается от посуды, которой манипулируют симпосиасты, изображенные выше; она дополняет циркулирующие среди них сосуды и, будучи выделена в отдельный фриз, одним своим присутствием символизирует все потенциально возможное разнообразие керамики. Здесь мы насчитываем дюжину мелких сосудов: чаще всего встречаются скифосы – их четыре, а также три кубка, канфар, три кувшина и сосуд с носиком-фаллосом. Использование черной глазури как бы дематериализует эти сосуды; это всего лишь силуэты; миметический эффект стирается, зато предметы приобретают значение маркеров, теперь это не просто сосуды: это знаки. Сосуд, изображенный отдельно, сам по себе, обладает всем возможным богатством значений: из него можно пить, с ним можно играть, его можно созерцать.

Бывает, что подобная игра знаков тяготеет к абстракции. Как, например, на данном медальоне [74],[192] где рисунок похож скорее на беглый набросок кистью, и разобрать его довольно сложно. Посередине изображение загорожено большим черным треугольным пятном: это рог, ритон [19].· В оставшейся части – персонаж, изображенный со спины: две параллельные вертикальные черты намечают линию позвоночника, по обе стороны от которого двумя завитками обозначены лопатки. Слева – согнутая нога, коленом вверх. Голова повернута вправо; длинные черные волосы спадают локонами на левое плечо; прямо над правым плечом можно разглядеть глаз. На голове у пирующего колпак скифского типа [1].

Подобное изображение становится понятным только в том случае, если держать в уме его образец, если знать, к чему оно отсылает. Небрежность линий и поспешность исполнения этого рисунка свидетельствуют о том, что художник не стремился произвести миметический эффект; это не реалистическое изображение, а всего лишь торопливый набросок пирующего на симпосии. Единственные характерные его черты – скифский колпак и рог, ритон несоразмерных пропорций; пирующий его не держит, рог расположен поверх изображения. Это знак, напоминающий о скифских обычаях винопития; о них говорит Анакреонт, рассказывая о том, как не нужно вести себя на пиру: