Книга Ремесло - Леонид Бершидский

Проблема корректоров — в их излишнем консерватизме, в попытках придерживаться некоего эталона, который не может долго существовать в живом языке.

В 2010 году свой текст для «Тотального диктанта» написал Борис Стругацкий — про «упадок русского языка»:

«Никакого упадка нет, да и быть не может. Просто цензуру смягчили, а частию, слава богу, и вовсе упразднили, и то, что раньше мы слышали в пивных и подворотнях, сегодня услаждает наш слух, доносясь с эстрады и с телеэкранов. Мы склонны считать это наступлением бескультурья и упадком Языка, но ведь бескультурье, как и всякая разруха, не в книгах и не на театральных подмостках, оно в душах и в головах. А с последними, на мой взгляд, ничего существенного за последние годы не произошло. Разве что начальство наше, опять же слава богу, отвлеклось от идеологии и увлеклось более распиливанием бюджета. Вот языки и подраспустились, а Язык обогатился замечательными новшествами в широчайшем диапазоне — от „хеджирования портфеля ГКО с помощью фьючерсов“ и до появления интернет-жаргона».

Помню, как в 1999-м я пытался отбить у корректора, тетушки вдвое меня старше, слово «аффилированный». «Объясните по-русски! — горячилась она. — Так и напишите — связанный!» Я настоял на своем; за это бог корректуры отплатил мне через 12 лет, когда издательство ЭКСМО в моем первом романе все «айпады» исправило на «айподы» — в словарях было только такое слово: не успевали русские словари за компанией Apple.

В конечном счете работа с корректорами — это всегда вопрос договоренностей, общих для всей редакции, которые лучше оформить внутренним документом («корректорский» раздел про географические названия, сокращения, некоторые термины и прочие особенности собственной версии русского языка есть в «Догме» «Ведомостей» наряду с прочими правилами редакционной жизни). В любом СМИ встречаются некодифицированные слова, и каждый редактор настаивает на каких-то собственных правилах, которые иногда могут противоречить словарям и учебникам. Например, мне всегда хотелось избавиться от кавычек вокруг названий компаний: в деловом СМИ эти кавычки уродуют текст. Упразднить их удалось не везде — иногда я сдавался, чтобы корректоры не навели на меня порчу. Или, скажем, прогрессивный редактор хочет называть геев гомосексуалами, а не гомосексуалистами, — а нету пока такого слова в словарях! Согласится ли корректура? Придется приводить политические аргументы, а не филологические.

В Киеве я столкнулся с тем, что украинские редакторы упорно пишут «Беларусь» и «Молдова», но при этом не желают называть Грузию «Сакартвело», а Великобританию — «Юнайтед Кингдом оф Грейт Британ энд Норзерн Аерленд». Еще один повод договариваться с корректурой, — как и злополучное «на/в Украине», по которому расходятся в рекомендациях разные издания корректорской библии — «Справочника по правописанию и литературной правке для работников печати» Д. Э. Розенталя: сам Дитмар Эльяшевич рекомендовал «на», в более поздних редакциях появилось «в», как у Гоголя и в президентских указах ельцинской поры. Лично я пишу «в» — так логичнее: иначе Украина была бы единственным не островным государством, к которому применим предлог «на». Но корректоры некоторых изданий, в которые я пишу колонки, шипят и сопротивляются.

Мы, редакторы, договариваемся с корректурой, а кого-то из пуристов результаты этих договоренностей непременно раздражают. Сложный у нас язык.

И даже если корректоры — люди широких взглядов, они не в силах вылечить одну страшную болезнь:

СИНДРОМ СОВИНФОРМБЮРО.

Я написал про него колонку — как и Белюшина, на snob.ru, — которую приведу здесь полностью.

«У одного моего приятеля подруга — журналистка в государственном новостном агентстве. Лизой зовут. Хрупкая такая брюнетка с быстрыми движениями, пьет много кофе, на работе устает зверски. Приходит домой позже приятеля моего Миши (он сисадмин), так что он ей ужин готовит. Лиза приходит, жадно ест. Миша смотрит на нее влюбленно, как на новый сервак. Наконец спрашивает:

— Ну что, какие новости сегодня?

И Лиза ему отвечает:

— Восемь человек пострадали при взрыве на месторождении в ЯНАО. Подразделения пожарной охраны не привлекались. В результате хлопка пострадали восемь человек, в экстренной ситуации не нуждаются. На данный момент пострадавшие находятся в медсанчасти бованенковского „Нефтегазкомплектмонтажа“. Взрыв произошел при проведении наладки оборудования. Уточняется, что в результате инцидента частично разрушен цех, повреждены стеновые панели и крыша. Горения не было[1].

Дослушав, Миша легко подхватывает Лизу на руки и несет в спальню.

А другой мой приятель, Артем, работает новостником на популярном частном сайте. Сам я за новостями не очень слежу и люблю, сидя с ним в пабе, послушать, как он мне пересказывает самое сладкое за день.

— Бывший глава московского управления Следственного комитета Анатолий Багмет подал в суд иск к Генпрокуратуре, — говорит Артем, отхлебнув ледяного светлого и вытерев пену с губ. — Багмет утверждает, что его в 2007 году незаконно уволили из прокуратуры, и требует компенсировать ему заработную плату за период „вынужденных прогулов“. Ранее решение об увольнении Багмета было в судебном порядке признано законным, однако теперь, как утверждает юрист, он готов представить суду „вновь открывшиеся обстоятельства“. Изложить суть этих обстоятельств он отказался. Багмет также подчеркнул, что восстановление справедливости его интересует больше, нежели деньги[2].

Я закрываю глаза от удовольствия и прошу повторить. Артем не сразу понимает, что я про новость, а не про пиво.

Ну да, конечно, я придумал эти истории — кроме самих новостей. (И да, я дочитал сорокинскую „Тридцатую любовь Марины“ до конца.) На самом деле никто так не рассказывает новости мужу за ужином или другу за кружкой пива. А на самых посещаемых сайтах Рунета — рассказывают только так и не иначе. И еще на радио, от „Эха Москвы“, где так любят правильный русский язык, до последней музыкальной радиостанции, где исчезновения новостей никто бы и не заметил.

По телевизору тоже, и не только в программе „Время“. Три года назад меня попросили собрать свежую молодую команду, чтобы делать новости на одном новом телеканале. Я кинул клич, и отозвались несколько десятков парней и девушек, уже поработавших журналистами, иные и в хороших редакциях. Каждого я просил выбрать какую-нибудь сегодняшнюю новость и изложить ее по-человечески — как рассказывал бы друзьям. У двух третей это не получилось. Даже ясно поставленная задача не смогла перебить привычку: новости должны быть написаны самым адским официозным языком, на какой только способен журналист.

Молодой человек из интеллигентной семьи, которого этот условный рефлекс заставляет изъясняться на ментовском, эмчеэсном, чиновничьем жаргоне, на уровне инстинкта все же сопротивляется. Тогда получается ерунда: например, пишут „против такого-то заведено уголовное дело“, тогда как надо, по законам жанра, „в отношении такого-то возбуждено“. Носители жаргона морщатся, обвиняют журналистов в некомпетентности: лезут, мол, со своим налитературенным рылом в наш калашный ряд, со своим хипстерским уставом в наш оперативный Шаолинь. Компетентный журналист, тот, конечно, давно уже говорит „возбуждено“ с правильным ударением на втором слоге.