Книга Наивны наши тайны - Елена Колина

Кира обожала намекать Кирюше на что-то тайное в своем прошлом:

— Вырастешь, я тебе расскажу.

— Вырастешь, я тебе покажу.

— Вырастешь, кое-что узнаешь.

Так что Кира и сама была секретом для Кирюши — он словно орешек во рту перекатывал и не знал, раскусит или нет, а раскусить очень хотелось.

Кирюша Ракитин взял фамилию матери по понятным соображениям, Ракитин звучало красивей, чем Розин. Вернее, он ничего не брал. Он сначала был Розиным, а потом стал Ракитиным. После того как дворовый дружок Котька подозрительно поинтересовался, «не жидок ли его папаша». Почуяв, что Котька явно имеет в виду что-то обидное, Кирюша тогда сказал: «Не знаю». И еще Котька спросил, любят ли они фаршированную рыбу? Это был какой-то проверочный вопрос, вопросподозрение, которое нужно было от себя отвести, и Кирилл сказал, что нет, не любим.

«Жидок — это гадкое словечко, так говорят очень плохие мальчики. А ты — не еврей, ты русский, так и скажи во дворе», — твердо проговорила мама, а отец промолчал. После этого Кирюша больше вопросов не задавал, потому что она бы расстроилась, а расстраивать маму было немыслимо. Он не задал ни одного вопроса, когда его родители развелись, — он был тогда во втором классе. Учительница сначала путалась и называла его то Ракитин, то Розин, а потом привыкла.

Но на этот раз родители ему кое-что объяснили: развод означает лишь то, что у него будет другая фамилия. Маленький Кирюша и виду не подал, что ему было смертельно жаль папу, у которого даже фамилия оказалась плоха... Никто и не узнал, что вечерами он плакал от жалости к отцу, а потом вдруг устал жалеть, разозлился и сказал себе: «Я люблю только маму». И сам все понял, что же тут сложного? Папа, Борис Аркадьевич Розин, еврей, а он, Кирилл Ракитин, никто. Никто со стыдным изъяном — еще одна семейная тайна, обыкновенный семейный секрет.

Как все скрытое, неявное, этот секрет занимал его мысли неотступно... нет, не то чтобы неотступно — это было бы натяжкой, преувеличением, но все же крепко угнездился в его сознании, а может быть, сознание Кирилла было заранее приспособлено для хранения и перебирания секретов, фантазий и догадок, кто знает?

Кроме того, его просто-напросто обуревал детский страх — быть не таким, как все, означало быть плохим, а кто же захочет быть плохим?..

Страх и постоянное желание «этим не быть» переросли в постоянные поиски подтверждения, что «этим быть» хорошо. Кирилл рос, много читал, и даже правоверному еврею впору было бы похвалить Кирюшу за тщательность, с которой он выискивал в книгах любые рассуждения на тему еврейства и за скрупулезное подсчитывание великих людей еврейской нации.

Постепенно тайный изъян превратился в тайную же гордость. Кое-что Кирюша узнал из стыдливых книжных упоминаний, кое-что из фольклора. Особенно он радовался, услышав песенку: «...И отец моих идей, Карл Маркс, и тот еврей!», а уж еврейская бабка Ленина могла бы пользоваться его любовью не хуже родной, которой у него, кстати сказать, не было — ни с маминой стороны, ни с папиной.

Кирюша недоумевал: почему такое великое, самое сильное на свете государство не понимает — евреи очень талантливые люди! Кириллу казалось, что надо открыть глаза государству (и заодно Котьке, пусть не думает, что

Б. А. хуже других), и с десяти примерно лет он собирал в маленькую тайную книжечку Имена.

Годам к пятнадцати Кирилл понял, что никогда ничего не докажет ни Котьке, ни государству, но привычка собирать Имена осталась. Сладкая мысль иметь тайну от всего мира, секрет от мамы, секрет от ребят так точно, без малейшего зазора, пришлась ему по душе, словно вся ситуация была специально создана для него.

— Левитан, — шептал Кирилл в Русском музее, — Альтман... Фальк...

— Дайте мне Ильфа... — просил он родителей и тихо добавлял: — и Петрова...

— Мои любимые писатели Эренбург, Кассиль, Лем, Азимов, Эйдельман, Вайнеры...

— Какие у мальчика разносторонние интересы! Надо же, и фантастика, и Эйдельман, — восхищались гости. — А стихи ты любишь?

— Люблю. Кушнера, Слуцкого, Самойлова...

Джинсы, между прочим, придумал Леви Штраус... А в театр он пойдет на пьесу Гельмана. Кстати, Рецептер — его любимый актер. А еще Раневская, Бернес, Утесов, Райкин, Чарли Чаплин... Гердт, Гафт, Кобзон... Боб Дилан, Элтон Джон, Сталлоне... Вот какой замечательный был у Кирилла секрет!

Кроме общих семейных тайн, были тайны родительские, в которые Кирилл не был посвящен, и это было невыносимо обидно.

Лет в десять Кирюша в первый и последний раз поинтересовался — откуда, собственно говоря, происходит его папа, а значит, и он сам. И есть ли у него, кстати, хоть какие-нибудь его родственники, а если есть, то где? Б. А. же не Карлсон, который откуда-то прилетел к ним

на улицу Восстания, дом номер 6, со двора налево, третий этаж, квартира 43. Б. А., как всегда, промолчал, изображая на лице какую-то виноватость, а мама всем своим видом продемонстрировала неуместность таких расспросов. «Значит, было что-то в прошлом отца небезупречное», — обреченно подумал Кирилл. Секрет тщательно охранялся, и Кирилл все никак не мог подглядеть, подслушать... Он не был плохим гадким мальчиком, просто ему ужасно нужно было — пересекретить. Секрет удалось узнать случайно только через несколько лет, когда этот вопрос в принципе потерял первоначальное значение. Детское волнение «откуда я взялся» ушло, остался лишь спортивный интерес — переложить секрет из родительской стопки в свою. «Я знаю, что ты не знаешь, что я знаю» — таких побед у Кирилла уже накопилось много. Небезупречное прошлое Б. А. оказалось не таинственными галерами или каторгой, как виделось увлекающемуся в то время французскими романами мальчику, а печально советским. Отца Б. А. не миновали ни репрессии, ни война, ни обвинения в космополитизме, ни дружба с опальными и высокопоставленными. Кира решила, что незачем отягощать память ребенка, и Ракитины никогда не вспоминали деда, да и самому Б. А. страха хватило навсегда. Приблизительно тогда же Кириллу стало известно, что у Б. А. появилась любовница. Кириллу открылось нехитрое правило: люди считают, что их секретов никто не знает, потому что они их ловко прячут, но на самом деле все обстоит не так. Просто никто не хочет затруднять себя пристальным вниманием к чужим делам, не хочет знать чужих секретов. А если человек настроился во что бы то ни стало знать все, что происходит вокруг, он легко узнает — по внезапно охрипшему голосу во время телефонного разговора, по некоторым несостыковкам в привычном распорядке, по необычной нежности или необычному безразличию.

Кирилл хотел знать, очень хотел. Разве трудно было заметить, как при обычном вопросе: «Когда ты придешь?» — папина спина сутулилась и стремилась стать не спиной, а дымом, улететь, ускользнуть от маминого взгляда...

Но главное было не в том, что у отца появилась подруга, а в том, что мягкий и покорный Б. А. вдруг оказался человеком, самостоятельно принимающим решение — кого ему любить. Это был неожиданно открывшийся Кириллу секрет.