Книга Led Zeppelin. Когда титаны ступали по земле - Мик Уолл

Даже новаторское использование Пейджем скрипичного смычка, ставшее для него тем, чем для Хендрикса было тремоло, а для Бека игра на гитаре за спиной, его, так сказать, личный трюк, в итоге тоже было поставлено под сомнение, поскольку критики указывали, что он не был первым гитаристом, использовавшим скрипичный смычок. Гитарист The Creation Эдди Филипс (знакомый Пейджу стиляга из Лондона, который доведет их компанию до экстаза, разбрызгивая краску по парусиновому заднику в стиле живописи действия) пиликал скрипичным смычком по гитарному грифу на двух синглах группы 1966 года ‘Painter Man’ и ‘Making Time’. Шел Телми, выступавший продюсером этих пластинок и работавший с Пейджем на сессиях для The Kinks и The Who, позже настаивал: «Джимми Пейдж украл идею применения смычка к гитаре у Эдди. Эдди был необыкновенным!» Еще были Kaleidoscope, пятеро парней из Пасадены, игравших психоделию, чей гитарист тоже украшал некоторые мелодии с помощью скрипичного смычка. О них Пейдж тоже знал. Однако когда я спросил его, он утверждал, что первым эту идею предложил скрипач Дэвид Маккаллум старший — отец звезды сериала The Man from the U. N. C. L. E., — и произошло это, когда они беседовали во время перерыва на сессии в 1965 году. В результате он впервые попробовал применить скрипичный смычок еще в The Yardbirds, в двух композициях с альбома Little Games — ‘Tinker, Tailor, Soldier, Sailor’ и ‘Glimpses’, — и вторая стала для него ранним скрипично-гитарным сценическим номером, а в их последние месяцы ее заменила ‘Dazed and Confused’.

Спросите теперь Пейджа, что он думает о первом альбоме Zeppelin, и он расскажет, «сколько там было нового, в плане содержания. Несмотря на то что мы были весьма вовлечены в прогрессив-блюз, одной из важнейших частей стал вклад акустики. Вещи вроде ‘Babe I’m Gonna Leave You’, в которых был ритм фламенко. Ее драма — свет и тень — не думаю, что кто-либо раньше притрагивался к ней. С акустическим вкладом получился этот зародыш, и это было хорошо». Но первый альбом Zeppelin для Пейджа был не столько новым начинанием, сколько кульминацией всего того, что он делал раньше. Все, что он по-настоящему доказал, — это то, что Zeppelin были великолепными «синтезаторами» существующих идей. То, что это осуществилось во времена, когда такие идеи еще считались выходящими за рамки допустимых границ, кое-что говорит об удаче и таланте, оказавших на это влияние. С Джимми Пейджем у руля, Led Zeppelin получит и то, и другое.

Фактически, настоящими инновациями на том первом альбоме были передовые техники записи, которые мог пускать в ход Пейдж, и огромное мастерство музыкантов, собранных им для осуществления идеи. То, что он смог добиться такой силы и сплоченности от состава, собранного едва ли за месяц до того, было в высшей степени впечатляюще. То, что эту энергию он смог зафиксировать на пластинке, — практически удивительно. Его ранее нераскрытый талант продюсера затмевал даже его сноровку в качестве гитариста. В особенности его новаторское использование обратного эха — эффекта, который было невозможно сделать, по мнению инженера Глина Джонса, пока Пейдж не показал ему как, — и того, что Джимми назвал «наукой ближнемикрофонных усилителей». Это означало, что микрофоны надо было не просто подвешивать в студии перед группой, но также располагать их сзади, раскачивая в нескольких футах над барабанами, чтобы позволить звуку «дышать». Или то, что ударника выпускали из маленькой кабинки, куда они обычно были втиснуты в то время, и позволяли ему играть вместе с остальной группой в главной комнате. Это приведет к большому «кровотечению» — фоновый звук с одного трека отдается эхом на заднем плане другого, особенно в случае с вокалом, — но Пейдж был рад оставить все так, рассматривая это как еще один «эффект», придавший записи «великолепную атмосферу, которая была для меня более желательна, чем стерильный звук».

Крис Уэлч, прославленный журналист Melody Maker, вспоминает: «Один из молодых репортеров притащил раннюю предрелизную копию альбома в офис и завел ее на офисном стерео-проигрывателе — и это было ошеломляюще! Я был большим приверженцем Cream, несколько раз видел представления Хендрикса и The Who, но я никогда — никогда! — не слышал ничего столь громкого и всепоглощающего с пластинки. Это и правда представлялось огромным скачком вперед, с точки зрения звука, который теперь можно было получить на записи. А это был только первый трек». Или как позже скажет Роберт Плант: «В тот раз наушники впервые были для меня всем. То, что я слышал в них пока пел, было лучше, чем самая классная цыпочка во всей стране! В этом был такой вес, такая сила, это было сногсшибательно!»

Материал, может, и был в значительной степени вторичен, аспект «света и тени» и близко не так интересен или нов, как до сих пор настаивает Пейдж, — конечно, не сравнивая с многогранными аспектами музыки, которую потом сыграют The Beatles и The Stones или даже Дилан и The Who, которые годами постоянно чередовали электро- и акустическую инструментовку, не просто играя светом и тенью, но помогая очертить границы рок-музыки как творческого жанра, — но никогда это не делалось с таким изяществом и знанием дела, или даже с такой твердой решимостью добиться успеха любой ценой. И правда, первый альбом Zeppelin был почти циничной попыткой переплюнуть потенциальных конкурентов — Хендрикса, Клэптона, Таунсенда и, конечно же, неосведомленного Бека, — но в то же время демонстрировал, что человек, остававшийся незамеченным в тени, — Пейдж — имел в своем рукаве нечто большее, чем просто фокусы. Что это был волшебник рока, в совершенстве владеющий техникой, тот, кто слишком долго оставался в стороне, наблюдая. Теперь настало время действовать, быть, преодолевать. Если кто-нибудь и собирался получить признание за это достижение, то им был Джимми Пейдж. Когда Глин Джонс, который работал также с The Beatles, The Stones и The Who и которого Пейдж знал еще с тех времен, когда подростком играл в местном зале Эпсома, спросил о возможности совместного продюсирования альбома, Пейдж даже не взял его в расчет. «Я сказал: „Черта с два. Я собрал эту группу, привел их и руководил всем процессом записи, я добился собственного гитарного звука — и вот что я тебе скажу — не надейся!“»

Если общаться к прошлому, то бросается в глаза другое упущение, а именно авторство Роберта Планта. Впоследствии высказывалось предположение, что Плант был все еще привязан контрактом к CBS, поэтому не мог числиться автором материала на первом альбоме Zeppelin. Тем не менее, в действительности Плант в тот период не создал ничего значительного ни в лирике, ни в музыке. «Я не знал, будет ли он впоследствии писать песни, — сказал мне позже Пейдж. — Когда я впервые увидел его, он был в первую очередь певцом, и только. Я даже не знал, писал ли он что-нибудь раньше». Действительно, как говорил Пейдж, «это была одна из тех вещей, которая все еще волновала» его по поводу нового фронтмена. Но на тот момент самым главным было то, что парень умеет петь, а по этому поводу не было никаких сомнений!

Тебе было десять лет, когда ты впервые увидел электрогитару, смотря по телеку «Субботней ночью в London Palladium», где неожиданно появились Buddy Holly and the Crickets. Ты не мог оторвать глаз от «Фендера Стратокастера» Бадди — то, что ты позже называл «невероятным символом того, чего еще не касались мои руки». Не то чтобы у тебя был шанс подержаться за него. Напротив, ты обходился тем, что учился играть на казу, губной гармошке и стиральной доске. Папа с мамой смеялись и назвали тебя певцом скиффла. «Послушай маленького Лонни Донегана!» Лонни был неплох, ‘My Old Man’s A Dustman’ всегда была к месту дома. Но для тебя все вертелось вокруг Элвиса. Ни мама, ни папа не могли поспорить об Элвисе. Именно через него ты открыл для себя все остальное. Любить Элвиса означало любить самую разнообразную музыку, даже если ты ее не знал: блюз, скиффл, рокабилли, блюграсс, и затем вдаль через холмы, где Зайдеко, водевиль, Аппалачи, джаз, хиллбилли, в итоге заканчивая легкой оперой и популярными мелодиями. Элвис заключал в себе все, собранное в единое целое, все, о чем ты только ни мечтал до этого. Элвис был «Королем», и ты больше всех верил в него и, когда встряхивал волосы перед зеркалом, знал, что однажды все это станет твоим…